— К чему? — вскричал граф. — Мои горести из числа таких, которые могут быть понятны только тому, кто их испытывает.
— Плохая отговорка, брат, — возразил Валентин суровым голосом, — горести, в которых не смеют признаться, обыкновенно принадлежат к числу таких, которые принуждают краснеть.
— Валентин! — сказал граф с молнией во взоре. — Не хорошо, что ты так говоришь со мной!
— Напротив, очень хорошо! — с живостью возразил молодой человек. — Я люблю тебя и потому обязан говорить тебе правду. Зачем мне тебя обманывать? Ты знаешь мою откровенность, а потому и не надейся, чтобы я оправдал тебя, не зная, в чем дело. Если ты хочешь, чтобы тебе льстили при твоих последних минутах, зачем же ты призвал меня? Не затем ли, чтобы я одобрял тебя в принятом намерении? Если так, то прощай, брат! Я ухожу… мне нечего здесь делать. Вам, знатным вельможам, стоило только родиться; вы вкушаете в жизни только радости, и при первой же тени, который случай набросит на ваше счастье, вы считаете себя погибшими и обращаетесь к этой высочайшей низости, самоубийству!
— Валентин! — вскричал граф с гневом.
— Да! — с энергией продолжал молодой человек. — Это именно высочайшая низость! Человек точно так же не имеет власти оставить жизнь когда ему вздумается, как солдат бежать со своего поста перед неприятелем! Я знаю твои горести!
— Знаешь?.. — спросил граф с удивлением.
— Да!.. Выслушай меня хорошенько, и потом, когда я выскажу тебе все, что думаю, убивай себя, если хочешь. Черт побери! Неужели ты думаешь, будто я не знал, зачем ты зовешь меня? Слишком слабый, чтобы поддерживать борьбу, ты не обороняясь, предался диким зверям того страшного цирка, который называется Парижем, и пал; это должно было случиться! Но подумай, — смерть, в которой ты ищешь избавление, окончательно обесславит тебя в глазах всех, вместо того, чтобы восстановить твою честь и окружить тебя ореолом той ложной славы, которой ты так добиваешься!
— Валентин! Валентин! — вскричал граф, с гневом ударив кулаком. — Кто дал тебе право говорить таким образом?
— Моя дружба, — энергически отвечал солдат, — и положение, в которое ты сам меня поставил, призвав меня к себе. Две причины приводят тебя в отчаяние. Во-первых, любовь твоя к кокетке, к креолке, которая играла твоим сердцем, как пантера ее лесов играет с жертвами, которых приготовляется растерзать… правда ли это?
Молодой человек не отвечал. Опираясь локтями на стол, поддерживая голову руками, он оставался неподвижен и по-видисомти нечувствителен к упрекам своего молочного брата. Валентин продолжал:
— Потом, когда ты, желая блистать в ее глазах, промотал все состояние, которое оставил тебе отец, эта женщина уехала, радуясь злу, которое наделала, и жертвам, павшим на ее пути. Она уехала, оставив тебе и стольким другим отчаяние и стыд. Ты хочешь убить себя не из сожаления о потере твоего состояния, а потому что не имеешь возможности следовать за этой женщиной, единственной причиной всех твоих несчастий. Осмелишься ты утверждать противное?
— Ну, да! Ты прав! Это единственная причина. Какое мне дело до моего состояния… я люблю эту женщину!.. я люблю ее до того, что готов перевернуть весь мир, чтобы обладать ей, — вскричал молодой человек. — О! Если бы я мог надеяться!., но надежда бессмысленное слово, выдуманное малодушными!.. Ты видишь, мне остается только умереть!
Валентин посмотрел на него, вдруг взгляд его сверкнул как молния; он положил руку на плечо графа и спросил:
— Стало быть, ты действительно очень любишь эту женщину?
— Да!
— Что ж! — продолжал Валентин, пристально на него глядя. — Я могу возвратить тебе эту женщину!
— Ты?
— Да.
— О! Ты сошел с ума! Она уехала. Кто знает, в какую часть Америки она удалилась!
— Что за беда.
— Я разорен!
— Тем лучше!
— Валентин, остерегайся своих слов! — вскричал молодой человек с горестным выражением в голосе. — Невольно я начинаю тебе верить!
— Надейся, говорю я тебе.
— О! Нет! Нет! Это невозможно!
— Нет ничего невозможного. Это слово выдумано слабаками и трусами. Повторяю тебе, что не только я возвращу тебе эту женщину, но еще она сама, слышишь ли ты, она сама будет бояться, чтобы ты не отверг ее любви!
— О!
— Кто знает, может быть, ты ее отвергнешь!..
— Валентин!
— Чтобы сделать это, я прошу у тебя только два года!
— Так долго?
— А, вот каковы люди! — вскричал солдат с иронической усмешкой. — Минуту назад, ты хотел умереть, потому что слово никогда стояло перед тобою, а теперь ты не чувствуешь себя в силах подождать два года! Что такое два года? Несколько минут человеческой жизни!..
— Но…
— Будь спокоен, брат! Будь спокоен! Если через два года я не исполню обещания, я сам отдам тебе пистолет и тогда…
— Тогда?
— Ты убьешь себя не один, — сказал Валентин с холодностью.
Граф взглянул на него. Валентин преобразился, лицо его имело выражение неукротимой энергии, которой граф до сих пор еще никогда в нем не замечал. Молодой человек признал себя побежденным, взял руку своего молочного брата и крепко пожав ее, сказал:
— Согласен.
— Теперь ты принадлежишь мне?
— И телом и душою…
— Хорошо!
— Но что же ты намерен делать?
— Выслушай меня внимательно, — отвечал солдат, опускаясь на кресло и знаком приглашая своего друга сесть.
