Том 25. Вождь окасов. Дикая кошка. Периколя. Профиль перуанского бандита - [27]

Дверь отворилась настежь. Двое в масках мужчин, каждый с обнаженной шпагой в руке и с глухим фонарем, свет которого был направлен прямо в лицо Бустаменте, показались на пороге.

— Еще есть время, — сказал один из незнакомцев, — если сердце твое не твердо, ты можешь удалиться.

— Сердце мое твердо.

— Пойдем же, если ты считаешь себя достойным разделить наш достославный труд; но трепещи, если ты намерен изменить нам, — продолжал человек в маске мрачным голосом.

Генерал почувствовал, как при этих словах трепет ужаса невольно пробежал по всем его членам; но преодолев то невольное волнение, он отвечал:

— Трепетать должны только изменники… мне же нечего бояться.

И он с решительностью вошел в дом, дверь которого затворилась со зловещим стуком. Повязка, закрывавшая ему глаза и не допускавшая тех, которые его расспрашивали, узнать его, несмотря на все их усилия, была снята с него.

Четверть часа шел Бустаменте по кругообразному коридору, освещенному только красноватым и тусклым светом факела, который нес один из незнакомцев, провожавших его по этому лабиринту, и был вдруг остановлен дверью. Он в нерешительности обернулся к своим замаскированным провожатым.

— Чего ты ждешь? — сказал один из них, отвечая на его немой вопрос. — Разве ты не знаешь, что кто стучит, тому отворяют.

Бустаменте поклонился в знак согласия, потом сильно постучался в дверь. Обе половинки двери вдруг раздвинулись, и Бустаменте очутился на пороге обширной залы, стены которой были обтянуты красной материей и мрачно освещены бронзовой лампой, спускавшейся с потолка. Эта лампа проливала неясный свет на сотню человек, из которых каждый держал в правой руке обнаженную шпагу и смотрел на Бустаменте пламенными глазами сквозь отверстия черной маски, скрывавшей лицо.

В глубине залы стоял стол, покрытый зеленым сукном. За этим столом сидело трое мужчин. Не только они были замаскированы, но еще для большей предосторожности перед каждым из них был воткнут в стол факел, не позволявший рассмотреть их. На стене между двумя песочными часами висело распятие. Над ними были прибиты два черепа, пронзенные кинжалами.

Бустаменте не обнаружил никакого волнения при виде этой зловещей обстановки; только презрительная улыбка сжала его губы, и он сделал шаг, чтобы войти в залу. В эту минуту он почувствовал, что до плеча его слегка дотронулись. Он обернулся. Один из проводников подал ему маску. Несмотря на предосторожности, принятые им, чтобы скрыть свои черты, он радостно схватил ее, надел, завернулся в плащ и вошел в залу.

— Зачем ты пришел сюда? — спросил тот, который до сих пор говорил один.

— Я желаю вступить в общество избранных. Насупило минутное молчание.

— Есть ли между нами человек, который мог бы или захотел бы служить за тебя порукою? — продолжал замаскированный.

— Не знаю: мне неизвестны люди, среди которых я нахожусь.

— Почему ты это знаешь?

— Я так полагаю, так как здесь у всех на лицах маски.

— Мрачные Сердца, — возразил спрашивавший выразительным тоном, — смотрят не на лицо, а изведывают души.

Бустаменте поклонился при этой фразе, которая показалась ему порядочно запутанной. Спрашивавший продолжал.

— Ты знаешь условия?

— Знаю.

— Какие они?

— Пожертвовать матерью, отцом, братьями, родными, друзьями и собой самим, не колеблясь, для дела, которое я клянусь защищать.

— Потом?

— При первом сигнале, днем ли, ночью ли, в каких бы обстоятельствах я ни находился, я обязан все оставить, чтобы исполнить тотчас приказание, данное мне каким бы то ни было образом и какого бы оно ни было рода.

— Ты согласен на эти условия?

— Согласен.

— Готов ты поклясться, что покоряешься им?

— Готов.

— Повторяй же за мною, положив руку на библию, слова, которые я буду тебе говорить.

— Говорите…

Трое человек, сидевших за столом, встали; принесена была библия; Бустаменте с твердостью положил руку на книгу. Ропот пробежал по рядам собрания. Президент ударил по столу кинжалом, и молчание тотчас восстановилось. Тогда этот человек произнес медленным и глубоко выразительным голосом следующие слова, которые Бустаменте повторял за ним не колеблясь:

«Клянусь пожертвовать моим семейством, моим имуществом и всем, на что я могу надеяться на этом свете, для дела защищаемого Мрачными Сердцами; клянусь поразить всякого человека, которого мне назначат, будь это мой отец, будь это мой брат; если я изменю моей клятве, если я изменю тем, которые принимают меня в братья, я сознаю себя достойным смерти, и заранее прощаю Мрачным Сердцам, если они нанесут мне ее».

— Хорошо! — прибавил президент, когда Бустаменте произнес клятву. — Вы наш брат.

Потом он встал, сделал несколько шагов по зале и остановился против генерала.

— Теперь, — сказал он мрачным и угрожающим голосом, — отвечайте, дон Панчо Бустаменте, вы, добровольно произнесший ложную клятву при ста человеках; как вы думаете, совершим ли мы преступление, если осудим вас, так как вы сами имели смелость отдаться в наши руки?

Несмотря на всю свою уверенность, Бустаменте не мог удержаться от жеста ужаса.

— Снимите с этого человека маску, закрывающую его лицо, чтобы все знали, что это он! Бустаменте, вы вошли в логово льва; он вас растерзает.