Том 22. Приключения Мишеля Гартмана. Часть II - [92]

— Но где же он теперь?

— В безопасности, в одном из наших старых тайников для контрабанды.

— Прекрасно, однако, пруссаки тонкие бестии.

— Что мне было делать? Он не мог шагу ступить, поневоле пришлось дать ему несколько часов отдыха, чтобы прийти в себя.

— Правда, лишь бы он скорее оправился настолько, чтоб быть в состоянии продолжать путь.

— Вот увидите сам.

— Впрочем, здесь ему лучше, чем где-либо.

— Особенно в отношении безопасности.

— Как так?

— Ведь дядя Бауман исполнил мое поручение.

— Какое?

— Он предупредил вас, что пруссаки сидят в засаде у Черных Скал.

— Он говорил, но мне это показалось чересчур нелепо, и я не поверил.

— А все-таки пришли ко мне разведывать.

— Во время войны особенно надо опасаться того, что, кажется всего нелепее. Так я и поступил.

— Это первое рассуждение, друг любезный, нас в тупик не поставишь. Как нелепо это ни кажется, однако дядя Бауман сказал правду, и засада действительно существует, хотя, собственно говоря, засадою этого называть не следовало бы. Дело в том, что вот уже два дня, как тут стоит пятьсот человек.

— Пятьсот человек, тьфу ты пропасть!

— Я знаю наверно, что не меньше, друг любезный. Мне ли не знать? Они то и дело ходят сюда и от меня не скрываются. Оттого мне все известно, то есть я узнал причину их пребывания в Черных Скалах и чего они ожидают.

— И скажете мне?

— Еще бы не сказать, когда для того, чтобы предупредить вас, я нарочно осветил свой домишко, словно маяк.

— Говорите же, я слушаю.

— Нет, друг любезный, этого так сделать нельзя, тут воздуха больно много вокруг.

— Как же быть?

— Дело просто. Кликните товарищей, а как скоро они войдут, я запру дверь, и мы можем тогда говорить на свободе.

— Не возбудит ли подозрений, что дом заперт?

— Не тревожьтесь, пруссаки видеть его не могут из своего стана; они знают, что я никогда не отпираю ранее девяти, потому и являются только около десяти или одиннадцати часов.

— Значит, об этом заботиться нечего. — Оборотень стал в дверях и свистнул известным образом. Через несколько минут подошли три волонтера.

— Кстати, — спросил Оборотень, — как же пруссаки не пытались остановить меня, если они уже целых двое суток скрываются в Черных Скалах?

Кабатчик засмеялся.

— Потому что вы шли в город, — ответил он, — если б вы направлялись к горам, они тотчас бы и цапнули вас за ворот или, пожалуй, издали пошли за вами вслед.

— Ого! Это что значит? — сказал Оборотень задумчиво.

— Узнаете сейчас, но сперва запремся со всех сторон, — ответил кабатчик.

Глава XVIII ДЯДЯ ЗВОН ОБРИСОВЫВАЕТСЯ

Благодаря дяде Звону дом, минуту назад оживленный, вскоре представлялся снаружи одною темною и безмолвною массой, где все было погружено в глубокий сон.

Кабатчик провел своих посетителей во внутреннюю комнату нижнего жилья, где никаким образом нельзя было ни видеть, ни слышать их, разве только они стали бы кричать как оголтелые.

Приняв эти меры, достойный кабатчик сообразил, что его посетители, должно быть, проголодались, и в горле у них пересохло после утомительной ночи. Он поспешно поставил перед ними на стол вина, пива, водки, собрал еще кое-какие съестные припасы, нарезал хлеба, ветчины и стал усердно приглашать гостей оказать ему честь.

Надо отдать волонтерам справедливость, они не заставили себя просить, только соблюли долг вежливости, насколько нашли нужным, чтобы в собственных глазах сохранить приличие, и сильное произвели нападение на закуску, в которой нуждались на самом деле.

Осмотревшись вокруг с довольным видом, чтобы удостовериться, все ли в порядке, хозяин уже раскрывал рот, вероятно для объяснения, которого Оборотень требовал от него все время, когда контрабандист взял его за руку.

Кабатчик обернулся с изумлением и поглядел на него вопросительно.

— Простите, дядя Звон, — сказал контрабандист, — ведь вы понимаете мое беспокойство и не посетуете на него?

— О чем речь?

— О ком, хотите вы сказать?

— Положим, товарищ, а дальше что?

— Дальше я спрошу о господине Гартмане.

— Он отдыхает, при нем Франц, мальчуган и Том; последний караулит, другие ходят за ним. Повторяю вам, он в безопасности и пруссаки, при всей своей пронырливости, с самим чертом в вожатых, не отыскали бы его, так хорошо он спрятан. Успокоились ли вы теперь?

— Почти.

— О, о! Вас трудно удовлетворить, друг любезный.

— Что прикажете, таким уж Бог создал, не моя вина. К тому же командир Мишель мне поручил своего отца, и я буду в отчаянии, если с ним случится несчастье.

— Ничего не случится, даю вам честное слово. Впрочем, вы увидитесь с ним в надлежащее время. Еще нет, надобности спешить.

— Я полагаюсь на ваше слово. Говорите теперь сколько душе угодно о вашем деле.

— И вы будете не прочь узнать то, что я скажу?

— В этом я убежден, мы с вами знакомы не со вчерашнего дня. Я знаю, что хитер был бы тот, кто провел бы вас.

Он засмеялся, налил себе кружку пива и осушил ее залпом.

— Говорите же, — прибавил он, поставив на стол, пустую кружку, — я готов слушать.

— Надо сказать вам, товарищ, что в начале войны, когда наши дела пошли ко всем чертям из-за плохого распоряжения, мне было пришло на ум закрыть кабак, захватить с собою что имею ценного и дать стречка, чтобы искать счастья в другом месте. Но я скоро одумался, мне стыдно стало махнуть на все рукою. При таких бедствиях истинному патриоту не бросать надо отечество, а служить ему по мере сил на том месте, куда поставила его судьба. Нет малого и ничтожного орудия, которое не могло бы оказать пользы в данную минуту.