Том 22. Приключения Мишеля Гартмана. Часть II - [66]

— Так вы будете повешены.

— Какую же сумму я должен внести, чтоб мне возвращена была свобода?

— Гм! Гм! Не скрою, довольно большую, вы удачно вели свои дела в последнее время.

— Но сколько же наконец?

Мишель принял вид, что считает в уме, и, словно не замечая, с каким вниманием смотрит на него барон, сказал самым тихим голосом:

— Вы должны мне, любезный господин Поблеско, кругленькую сумму в три миллиона семьсот пятьдесят три тысячи франков.

Громовой удар, разразившийся над головой барона, не мог бы сильнее потрясти его и нагнать на него более ужаса, чем это полушутливое исчисление суммы почти баснословной.

Он знал хорошо молодого Гартмана и ни минуты не сомневался, что тот говорит как нельзя положительнее. Внезапное подозрение стиснуло ему сердце, он побледнел и был вынужден удержаться за ручки кресла, чтобы не упасть.

— Но я не буду торопить вас, — продолжал Мишель все более и более насмешливо, — и не стану приступать с ножом к горлу, успокойтесь.

— А! — машинально отозвался тот.

— Разумеется, я даю вам целых полчаса, бесспорно, это более, чем нужно, стоит только сговориться. Да что же с вами? — вскричал он с мнимым участием. — Вы точно будто чувствуете себя нехорошо. Выкурите сигару, это может принести вам пользу.

Он открыл сигарочницу, вынул сигару и подал ее барону.

Тот молча отстранил ее рукой.

— Вы отказываетесь? Как хотите, любезный господин Поблеско. — И, положив сигару назад, он закрыл сигарочницу. — Удивительно, как эта вещичка мне нравится. Знаете ли, я предложу вам сделку.

— Сделку?

— И очень для вас выгодную, кажется.

— Вероятно, что-нибудь невозможное.

— Напротив, проще быть ничего не может, и вам должно бы прийтись на руку.

— Если это так просто, как вы говорите, — дрожащим голосом возразил Штанбоу, — то, верно, тут кроется новая западня.

— Полноте, за кого же вы принимаете меня, любезный господин Поблеско? — со смехом возразил Мишель. — Разве я умею выставлять ловушки? Это надо предоставить вам, вы на коварство мастера. Что ж, согласны на сделку?

— Как соглашаться на то, чего не знаешь?

— Справедливо, вы головы не теряете, черт возьми, и еще увертливее и хитрее, чем я полагал.

— Перестаньте играть со мною, как кошка с мышью, я изнемогаю и телесно и душевно, кончим так или иначе.

— Бедная мышка, — сказал Мишель жалобно, — вы хотите этого?

— Хочу, насколько это зависит от меня.

— Так будьте же довольны, я не потребую с вас той суммы, которую назначил для вашего выкупа.

— Может ли быть? — вскричал Штанбоу, даже вздрогнув. — Вы не смеетесь надо мною?

— Никогда в жизни не говаривал положительнее. Итак, я избавляю вас от взноса, это решено, но с условием.

— А! Есть условие? — с легким дрожанием в голосе возразил барон.

— Условие ничтожное.

— Все же мне надо знать его.

— Разумеется, и убедитесь, как снисходительно я отношусь к вам…

— О, будьте уверены, что я никогда не забуду этого! — с живостью вскричал Штанбоу.

— Кой черт, дайте же мне договорить! — остановил его Мишель, махнув рукой.

— Простите, но я никак не ожидал…

— Да, да, понимаю, вы и теперь вовсе не ожидаете того, что будет.

— Как? — барон навострил уши.

— Повторяю, вы убедитесь, как снисходительно я поступаю с вами, когда взамен моей уступки только попрошу подарить мне эту сигарочницу, сам не знаю, отчего она мне нравится все более и более, я точно околдован ей, прости Господи!

Мишель Гартман мог бы говорить еще долго без опасения, чтоб его перебили. Если он имел в виду нанести удар, то мог остаться вполне доволен: действие, произведенное им на собеседника, превзошло всякое ожидание.

Услыхав предложение, по-видимому, такое простое и скромное, барон откинулся на спинку кресла как громом пораженный, его бледное лицо помертвело, мутные глаза дико блуждали, нервный трепет пробежал по всему телу, и судорожно сжатыми пальцами он отчаянно ухватился за ручки кресла.

Присутствующие ничего не понимали, однако, хотя настоящий смысл этой сцены от них ускользал, они подозревали нечто важное.

Между тем Мишель, скрестив руки на груди, откинувшись назад и высоко подняв голову, смотрел с горькою улыбкой на губах, блестящим взором, исполненным неумолимой насмешки, на врага, терзаемого страшным отчаянием.

Так прошло несколько минут.

Барон делал сверхъестественные усилия, чтобы сдерживать бушевавшую в нем злобу, привести в ясность путавшиеся мысли, вернуть хладнокровие, которое вдруг оставило его, но все напрасно, так жесток был нанесенный ему удар. Наконец его волнение стало стихать, легкая краска выступила на щеках, глаза его приняли обычное хитрое выражение, он с трудом привстал и произнес прерывающимся голосом:

— Я думал, что умру!

— О! От такой безделицы не умирают, — возразил насмешливо Мишель, — вы только подверглись легкому припадку нравственной пытки, теперь это прошло. Что же, принимаете вы мое предложение?

— Подлец! — вскричал барон. — И вы, вы осмеливаетесь называть нас ворами, грабителями!

— Без мелодрам, прошу покорно, а в особенности без громких, но пустых слов. Мы здесь не на театральных подмостках. Итак, бросьте выражения, пригодные только конюхам, и объяснимся с приличием и вежливостью людей хорошего общества, которые друг друга ненавидят, но не забывают должного уважения к самим себе. Посмотрим, изложите-ка ясно, в чем вы упрекаете меня.