Том 22. Приключения Мишеля Гартмана. Часть II - [62]

— Еще бы не знать, когда именно при выходе от вас, у вашей же двери, на меня внезапно напали и буквально похитили, словно молодую девушку.

— Полноте, разве это возможно?

— Как «разве возможно»?

— Да невозможно, когда на другое утро, то есть тому два дня…

— Что вы говорите? — с живостью перебил барон. — Два дня миновало после этих событий?

— Точно вы не знаете так же хорошо, как и я.

— Говорят вам, не знаю, упорная голова, когда был привезен сюда разбитый, измолотый, в обмороке и в чувство пришел только часа два назад.

— Вы бредите, барон, — сказал банкир, отодвинув свое кресло и с испугом взглянув на собеседника.

— Час от часу не легче! Вы теперь боитесь меня как сумасшедшего!

— И не без причины, когда слышу от вас такие речи.

— Но что же, наконец, случилось и могу ли я к этому быть причастен, сам попав в плен накануне?

Банкир ударил себя по лбу, словно в уме его вдруг просиял свет.

— Это справедливо, — сказал он, наконец, после того, как с минуту напряженно вдумывался, — вашим именем только воспользовались и написали под вашу руку, чтоб заманить меня в ловушку, куда я и попался как олух. Простите, барон, я сам не знал, что говорил, обвиняя вас, голова у меня не на месте…

Водворилось довольно продолжительное молчание.

— Да чего же, наконец, хотят от нас эти люди? — вдруг воскликнул банкир с невыразимым страхом.

— Да, чего они хотят? — пробормотал барон мрачно.

— Сейчас узнаете, господа, — сказал человек, неожиданно появившийся в одной из дверей гостиной.

Те вздрогнули и вскочили на ноги.

— Кто вы? — вскричали оба дрожащим от испуга голосом.

Незнакомец одним движением сбросил плащ, который закрывал его с головы до ног.

— Посмотрите, — сказал он, — узнаете вы меня, господа?

— Мишель Гартман! — пробормотали презренные и тяжело опустились опять на кресла.

Это действительно был Мишель Гартман в своем мундире батальонного командира, застегнутый и затянутый как на парад. В дверь, которая осталась отворенною, за ним вошли несколько человек, между прочими Ивон Кердрель, Паризьен и Оборотень, по знаку командира они остались стоять у двери, все были вооружены.

Мишель подошел к пленникам.

— Вы узнали меня, — сказал он, придвигая кресло, на которое сел, — хорошо, господа. Теперь, если вам угодно, мы поговорим.

Два его слушателя молча опустили головы, под притворной вежливостью и почти дружелюбным тоном офицера они смутно сознавали с трудом сдерживаемый гнев и поняли, что им грозит опасность тем страшнее, что она неизвестна.

— Итак, если вы согласны, господа, — продолжал Мишель с легким оттенком иронии, — побеседуем. Сперва будет ваша очередь, господин Тимолеон Жейер, — и он прибавил, взглянув на барона через плечо: — Потерпите немного, любезный фон Штанбоу, ваша очередь впереди. Однако вот что: пока я с приятелем вашим приведу известные дела в ясность, ничто не мешает вам выкурить одну из превосходных сигар, которые в вашей сигарочнице.

Барону вернулись все обычное присутствие духа и хладнокровие.

— Почему же нет? — насмешливо согласился барон и, вынув из кармана сигарочницу, подал ее открытую офицеру, говоря: — Не угодно ли?

Мишель взглянул на него с странным выражением и слегка отстранил его руку.

— Благодарю, — сказал он с простодушным видом, — не теперь, потом я, с вашего позволения, воспользуюсь этим любезным предложением, мне давно не доводилось курить хорошей сигары.

— Мои все к вашим услугам, господин Гартман.

— Благодарю, благодарю, я этим воспользуюсь. — Барон ответил насмешливым поклоном, закурил сигару и удобно расположился в кресле.

Банкир далеко не владел собою с таким совершенством и невольно удивлялся ему в душе, он же сам не скрывал и откровенно выказывал страх.

— Любезный господин Жейер, — продолжал Мишель, по-видимому, не замечая уныния или, вернее, оцепенения, в котором находился банкир, — хотя мы жили в одном городе, но почти не знали друг друга и наши отношения не были никогда близки; вы очень редко имели дела с нашей фирмой.

— Милостивый государь… — начал было Жейер робко.

— Виноват! Позвольте мне договорить. Тем не менее, не знаю почему, но я всегда интересовался вами и всем, что вас касается. Это странное сочувствие к человеку, который мне почти чужой, я объяснить не берусь, но факт существует, и я заявляю его. Война, так не вовремя объявленная Пруссией, причинила неисчислимые бедствия нашему бедному краю и вызвала страшные катастрофы, особенно в нашем бедном городе, который превратился в груду развалин, и много семейств, недавно еще богатых, теперь повергнуты в глубокую нищету.

— Увы! — промямлил банкир.

— Понимаю, — продолжал Мишель самым добродушным тоном, — ваше сердце обливается кровью при описании жестоких страданий, облегчить которые вы не можете, а между тем, пока вокруг вас росли развалины, бедствия и смерть поражали безразлично всех, ваш великолепный отель, по странной случайности, точно чудом каким-то оставался, невредим, его не коснулся ни один осколок бомбы, громаднейшие состояния поглощены были этим потрясающим переворотом, ваше, напротив, увеличивалось с каждым днем и вскоре достигло размеров неисчислимых. Как это могло случиться, пожалуй, я не сумею вам сказать, а сами-то вы, любезный Жейер, знаете?