Том 22. Приключения Мишеля Гартмана. Часть II - [17]

— Она ушла отсюда.

— Когда?

— С полчаса самое большее.

— Знаете вы, куда она отправилась и какое приняла направление?

— Не знаю.

— Как вы могли пробраться сюда незамеченные нами?

— Мы прибыли в этот дом за три четверти часа до вас; трактирщик, по просьбе дамы, скрыл нас в погребе, где мы и оставались долго.

— Стало быть, вы слышали все, что происходило в этой зале?

— Не только слышал все, но и видел.

Офицеры переглянулись значительно.

— Отчего же вы не ушли с этою дамой? — продолжал капитан.

— Из человеколюбия я не мог оставить несчастного раненого без помощи.

— Вы знаете его?

— Нет.

— Имя его вам неизвестно?

— Я вам сказал уже, что не знаю его.

— Каким образом были умерщвлены эти два человека?

— Они умерщвлены не были.

— Как! Вы осмеливаетесь это утверждать пред этим трупом и в присутствии умирающего? Вы лжете!

— Я вам сказал, что в жизнь свою не говорил лжи, эти два человека умерщвлены не были.

— Как же все произошло, если вы знаете?

— Знаю, я был при этом.

— Говорите.

— Тот, что ранен, поссорился с другим неизвестным мне человеком, пришедшим немного после него, оба обнажили шпаги и стали драться, да простит им Бог такое большое преступление. Пока они бились, тот, что лежит там мертвый, подкрался сзади к одному из противников и хотел убить его; тогда трактирщик, который скрывался под столом, вскочил на ноги, бросился на того человека и убил его, вот как все произошло.

— Кто ранил человека, который лежит там?

— Тот, с кем он бился.

— Куда девался этот человек?

— Он ушел.

— Один?

— Нет, с дамой, трактирщиком и его семейством.

— Когда вы в первый раз упомянули о даме, которой служили проводником, вы назвали ее путешественником.

— Действительно, назвал.

— С какой стати вы употребили это выражение по поводу женщины?

— Потому что дама перед выходом из моего дома, чтоб идти сюда, сочла нужным из предосторожности надеть мужское платье.

— Ага! В каком же она платье?

— В здешней крестьянской одежде.

— Дама эта молода и прекрасна, не правда ли?

— Она молода, но прекрасна ли, не знаю, я не посмотрел на нее.

— Когда она просила у вас приюта вчера вечером, она была одна?

— Нет, кажется, я уже говорил, что ее сопровождало несколько человек.

— Что это за люди?

— Дамы и прислуга.

— Мужская?

— Да, слуги.

— А ночью, когда шла сюда, она была одна с вами?

— Нет, двое вооруженных слуг шли впереди. — Офицеры опять переглянулись.

— Итак, — продолжал капитан, — друзья этой дамы остались в вашем доме?

— Остались.

— И теперь должны быть там?

— Я знать не могу, что у меня в доме делается в мое отсутствие.

— Правда, мы удостоверимся в этом. Вы подтверждаете, что все, сказанное вами, в точности справедливо?

— Вполне.

— Хорошо, мы скоро увидим это; горе вам, если вы солгали!

Старик улыбнулся презрительно, но не ответил.

Довольно долго офицеры совещались между собою вполголоса, потом капитан обратился снова к анабаптисту, который оставался холоден, невозмутим и неподвижен.

— Вы говорите, что ваша деревня на площадке Конопляник? — сказал он. — Далеко ли она отсюда?

— В трех милях лесными тропинками.

— Что вы называете лесными тропинками?

— Дорожки, проложенные горцами.

— Удобны они?

— Едва проходимы.

— Гм! Есть же, вероятно, дороги и поудобнее?

— Есть, но надо делать бесчисленные обходы, и расстояние, таким образом, становится вдвое больше.

— Все равно, дороги эти вам известны?

— Известны.

— Они безопасны, широки, хорошо устроены?

— Превосходны.

— Хорошо, вы поведете нас этим путем к Коноплянику, куда мы намерены отправиться.

Старик покачал своею белою головой.

— Нет, — сказал он решительно, — проводником я вам служить не буду.

— Почему, негодяй?

— Потому что это было бы изменою и я навлек бы смерть, грабеж и пожар на родные пепелища и соседей по деревне.

— Дер тейфель! — вскричал капитан, с гневом ударив по столу кулаком. — Я сумею принудить вас!

— Попробуйте, — спокойно ответил анабаптист.

— Как смеете вы, презренная тварь, не подчиниться мне?

— Я человек мирный и никогда не боролся с кем бы то ни было, но я француз и скорее умру, чем изменю моей родине.

— А вот увидим, вы скоро запоете на другой лад.

— Не думаю, я слишком стар, чтобы из страха смерти пытаться купить предательством немногие дни, которые мне суждено еще прожить; ни ваши угрозы, ни пытки не заставят меня пособничать вам. Я в ваших руках, сопротивление бесполезно, вы можете убить меня, если дозволит Господь, но изменника из меня вы не сделаете.

— Доннерветтер![4] — вскричал яростно капитан Шимельман.

В эту минуту полковник, который обходил посты и разослал во все стороны людей, чтоб напасть, если возможно, на след беглецов, вернулся в залу с спесивым видом, отличающим прусских офицеров и мелких дворян.

Увидав его, капитан замолчал, все офицеры встали и стояли неподвижно, держа руку под козырек.

— Что тут происходит? — спросил он. — Ihr verfluchte Hunde![5] На поле вокруг слышно, как вы ругаетесь, точно язычники. Отвечайте вы, капитан Шимельман, и коротко, время не терпит.

Капитан Шимельман объяснил в немногих словах, в чем дело.

Полковник пожал плечами.

— Так он отказывается? — сказал он.

— Положительно, господин полковник.

— И хорошо знает эту дорогу?

— Он сам утверждает это, господин полковник.