Том 21. Приключения Мишеля Гартмана. Часть I - [145]

Часовые молча прохаживались с ружьем на плече и допрашивали патрули, постоянно ходившие дозором.

Словом, в Бараках караулили хорошо, не пренебрегали никакими предосторожностями.

В главной комнате хижины, перед которой стоял часовой, собрались многие наши знакомые.

Комната эта, совершенно опустошенная, в щели которой постоянно врывался холодный ветер, не имела никакой мебели кроме нескольких стульев и стола, на который было наброшено одеяло вместо скатерти и на котором находились перья, чернила, бумага и подробная карта Эльзаса и Лотарингии, и многочисленные пятна показывали, что с нею советовались часто.

Мы заметим мимоходом, что эта карта, где указаны были даже малейшие кусты, была происхождения немецкого.

Два фонаря цилиндрической формы, похожие на морские, присоединяли свой свет к огню, разведенному в камине, и распространяли свет достаточный для того, чтобы можно было читать и писать.

Лица, о которых мы говорили, сидели у камина и разговаривали с трубкой или сигарой во рту.

Первый и самый важный был Мишель Гартман, возле которого сидел его брат Люсьен.

Мы упомянем потом о Людвиге, командире вольных стрелков, о Петрусе Вебере, Адольфе Освальде и Паризьене.

Две двери, сообщавшиеся направо и налево с внутренними комнатами, были заперты, и перед каждой дверью стоял волонтер с ружьем.

В залу вошел Оборотень.

— Какие известия? Какие известия?

— Известия печальные, как всегда, но я могу сообщить их только совету.

— Хорошо, — сказал Людвиг, — сержант Петрус, потрудитесь сказать членам совета, чтобы они сию минуту явились сюда.

Петрус поклонился и вышел.

— Знаете вы что-нибудь о ферме «Высокий Солдат»? — спросил Мишель с беспокойством у Оборотня.

— Ничего, решительно ничего. Я не мог отправиться туда, как вам обещал. Скоро вы узнаете, что мне помешало, и я убежден, что вы извините меня.

— Притом, — сказал Люсьен, — мы условились, что как только будет возможно, мы отправимся на ферму и привезем сюда матушку и сестру.

— Да, да, — сказал Мишель с озабоченным видом, — я не знаю, почему я так тревожусь. Убежище, выбранное ими, ненадежно. Оно слишком близко к немецким войскам. Я боюсь несчастья.

— Прогоните эти мысли, капитан. Разве такой человек, как вы, должен приходить в уныние? Притом, если я не мог сам быть на ферме «Высокий Солдат», то послал туда моего мальчугана. Вы знаете, как он ловок и предан. Ваши дамы теперь предупреждены, и когда они узнают, что вы так близко к ним, то мужество и надежда воротятся к ним. Ах! Если б я знал, что господин Люсьен ваш брат, мы давно уже съездили бы на ферму за этими дамами.

— Однако, когда вы увидали моего отца в Страсбурге, он вам говорил, что мой брат находится в числе альтенгеймских стрелков. Разве вы этого не помнили?

— Я имею смутное воспоминание о том, что вы говорите, капитан; но признаюсь вам смиренно, что теперь мысли мои до того растерзаны печалью, что если мне и было говорено, то я совсем забыл.

— О! Я на вас не сержусь, храбрый товарищ; вы дали доказательства такой преданности с тех пор как я вас знаю, что я не могу упрекать вас за недостаток памяти. Дай Бог только, чтоб мы не опоздали!

— Полноте! Опять?

— Повторяю вам, меня терзают мрачные предчувствия.

— Хорошо, хорошо! Предчувствия все равно что сны, ложь, которой не следует приписывать важности. Но вот члены совета и мы займемся вещами очень серьезными.

Как мы сказали выше, альтенгеймские вольные стрелки учредили военный совет.

Совет этот, под председательством командира, состоял из двух капитанов, двух поручиков, двух унтер-офицеров и двух волонтеров.

— Господа, — сказал Людвиг, кланяясь вошедшим, — прежде чем совет соберется, позвольте мне отдать президентство человеку гораздо более сведущему в военном искусстве, чем я, и гораздо более способному, чем я, быть вашим начальником; словом, я уступаю мое место господину Мишелю Гартману, батальонному командиру в третьем зуавском полку и сыну человека, которого мы все любим как отца. Вы, без сомнения, помните, мои друзья и товарищи, что я согласился быть вашим начальником только до той минуты, когда обстоятельства позволят господину Мишелю Гартману принять начальство над нашим отрядом. Эта минута настала. Я исполняю обещание, данное мною, слагая с себя всю власть и передавая ее господину Мишелю Гартману.

Члены совета и другие офицеры, вошедшие за ними, так же как и волонтеры, наполнявшие комнату, ответили радостными криками согласия.

Мишель встал.

— Господа, — сказал он, — благодарю вас из глубины сердца за новое доказательство преданности, собственно не мне, а моему семейству. Я горжусь за своих и за себя искренней дружбой, которую мы вам внушили.

Но начальство, которое вы так великодушно предлагаете мне, принять я не могу по множеству причин, из которых вот самые серьезные. Я офицер регулярной армии и ничего не понимаю в войне партизанской, в битве из-за кустов. Невольно я захочу придерживаться теории военного искусства и, наверно, доведу вас до бедственных последствий. То, что возможно и необходимо с солдатами, я убежден, неприменимо с волонтерами. Вами предводительствует человек, который лучше кого бы то ни было сумеет исполнить трудную задачу, заданную им себе. Этот человек пользуется вашим полным доверием; он заслуживает его. Он вам доказал, что он умеет делать; сохраните же его начальником, вы не можете выбрать лучшего. Я желаю только, чтобы во все время, пока я могу остаться с вами, мне было позволено служить в ваших рядах простым волонтером, потому что вы знаете, я не свободен, я принадлежу армии, и не сегодня завтра я буду принужден оставить вас. Примите же всю мою признательность и считайте все сказанное мною выражением моей твердой воли. Я не могу и не хочу мешать начальству храброго Людвига и желаю быть одним из его солдат.