Том 21. Приключения Мишеля Гартмана. Часть I - [117]

— Где мы? — спросил капитан своего проводника.

— Капитан, — ответил Оборотень, — мы выехали из Нижнерейнского департамента и въезжаем в департамент Мерта.

— Как! Мы уже так далеко от Страсбурга?

— Извольте обратить внимание на то, капитан, что мы едем уже три дня.

— Это правда, я совсем об этом забыл. Вы знаете эти места?

— Мы уже не в Эльзасе, а в Лотарингии, но я оба края знаю хорошо. Слава Богу, давно разъезжаю я по ним!

— Не близко ли мы от какого-нибудь города?

— Очень близко, капитан; мы милях в пяти от Саарбурга. А в эту минуту находимся в полулье от большой и красивой деревни Абрешвилер. Вон посмотрите-ка направо; на верху горы видите этот дом? Я вас веду туда.

— Это место прекрасно выбрано для защиты от неожиданного нападения.

— Это ферма называется «Высокий Солдат».

— Какое странное название!

— Но очень приличное, капитан. Об этой ферме есть легенда. Во время первой республики пруссаки получили тут трепку, которую должны еще помнить. Хозяин этой фермы был великан и с помощью своих восьми работников изрубил косами отряд более чем в пятьдесят солдат, которые хотели ограбить его ферму. Убив их, он бросил их в колодезь, где они находятся и по сие время.

— Пусть там остаются себе на здоровье, — сказал Мишель, — а что сделалось с великаном?

— Кажется, это его разохотило. Он отправился волонтером с Пишегрю. О нем ничего не было слышно неизвестно сколько лет, потом в один прекрасный день он появился с деревянной ногой и с одним глазом. Он сделался генералом. Хорошее было времечко! Потребно было только мужество и уменье драться хорошо.

— Да, — пробормотал Мишель про себя, — но тогда были хорошие начальники, тогда защищали святое дело. А теперь не то. Далее? — прибавил он вслух.

— Бедный старик сказал, что хочет умереть на своей ферме, и сдержал слово. Он дожил до 1849, рассказывая нам о сражениях республики, которые называл сражениями гигантов. Смешно, что этот старый солдат никогда не говорил об империи. Впрочем, он умер вовремя, чтобы не видеть падения республики, столь драгоценной его сердцу. На похоронах его были тысячи людей, пришли за десять лье, даже из Фальсбурга и Нанси. Большие почести оказали ему. А посмотрите-ка, что за прихоть! Он захотел, чтобы его похоронили возле того колодезя, куда он бросил пруссаков. Он уверял, что будет караулить их. Вы увидите его памятник; ничего не может быть великолепнее.

— Да, да, — сказал молодой человек с энтузиазмом, — Эльзас и Лотарингия настоящие французские земли; во время первой республики они производили героев для защиты отечества и произведут опять. Что значит несколько поражений и неудач? Пусть положат на весы победы и поражения французов и увидят, что если мы бывали иногда побеждены, то всегда поднимались сильнее и чаще бывали победителями. Но ускорим шаги. Солнце закатывается, а мне хотелось бы поскорее доехать до этой фермы.

— Она вся принадлежит одной семье. Вы увидите ее. Это сильные молодцы, лихие французы, дровосеки, которые одним ударом топора срубают десятилетний дуб.

Тропинка становилась круче, и ночь совсем настала, когда путешественники доехали до высокой площадки, на которой находилась ферма.

К счастью, ночь была прекрасная и луна светила так ясно, как день.

На ферме их приметили давно и вышли к ним навстречу.

Оборотень, без сомнения, знал жителей, потому что был принят с большими знаками радости и дружбы; по милости его путешественники, которых он привел, были прекрасно приняты.

Дамы и Мишель ушли в комнаты, предложенные им, а так как это была уже Лотарингия, а не Эльзас, и, следовательно, семейству Гартмана нечего было опасаться, дамы и молодой человек поспешили надеть платье простое, но более приличное их положению, Мишель с радостью снял свою фальшивую бороду, а мать его и сестра свои парики. Когда наши три действующих лица вошли в кухню, где им накрыли на стол вместе с жителями фермы, они произвели на своих хозяев впечатление гораздо благоприятнее того, которое сделали сначала.

Мишель надел охотничий костюм, позволявший носить оружие, не привлекая внимания.

Когда Паризьен приметил своего капитана, он ударил себя кулаком, так что чуть не выбил себе зубы.

— Ей-богу! — вскричал он. — Когда я подумаю, что мне не пришло в голову поприодеться немножко! Подождите-ка, я скоро явлюсь.

Он выбежал и никто не обратил на него внимания, но через десять минут он появился в своем мундире, подтянутый так, как будто приготовился на смотр.

Если Паризьен намеревался произвести эффект, то он остался доволен. Он произвел эффект изумительный. Приметив костюм зуава, столь популярный во всех наших восточных провинциях, жители фермы вскрикнули с энтузиазмом. Все наперерыв пожимали ему руку.

— Оставьте меня в покое, — сказал он. — Не занимайтесь мною, а посмотрите-ка на этого молодого красавца. Это мой капитан; храбрец, знаете, хотя вид у него такой невинный. Он не хотел надеть мундир, потому что мы здесь одинокие, но он как ни есть храбрец.

Хозяин фермы, человек лет шестидесяти, с седыми волосами, по-видимому, сохранивший всю бодрость и всю крепость молодости, подошел к молодому человеку и чистосердечно протянул ему руку.