Том 21. Письма 1888-1889 - [29]

Сей список можете сообщить Потехину хоть и теперь, дабы наш общий друг Давыдов не забежал зайцем вперед и не напутал. Отдаю Иванова Давыдову — иначе нельзя: Давыдов эту роль играл в Москве^*. Сазонов, Свободин и Варламов будут играть хорошо, так хорошо, что сотрут Давыденьку и отучат его браться за драму. Видите, какие у меня тонкие замыслы!

Григорович говорил Вам, что я стал горд и возвышаюсь. Не потому ли это, что моего «Медведя» играют у министров?^* Я рад был бы гордиться, да не знаю чем и перед кем. Если я не бываю у великих мира сего и у приятелей, то это не гордость, а просто лень… Если б я жил в Петербурге, то видался бы со всеми своими петербургскими знакомыми не чаще, чем теперь.

Кланяюсь низко Анне Ивановне. Скажите ей, что я два раза подчеркнул, а то она обвиняет меня в том, что я в своих письмах не кланяюсь ей. Если пойдет «Иванов», то я угощаю литерной ложей.

Бенефис Никулиной назначен на 11 января; если же не успеют срепетовать, то на 17-е. Приезжайте к 17-му. В сей день, его же сотвори господь, я именинник.

Не находите ли, что с пьесами я справляюсь очень быстро? Едва коснулся пальцем к «Иванову», как он уж и готов. Надо в Крыловы поступить.

Щеглов прислал мне программу: длинный список своих пьес^*, комментарии к ним и просьба походатайствовать у Корша за «Театрального воробья» и прочих зверей его изделия. Не пригласить ли к нему Мержеевского?^* Милый человек, добрый и не хитрый. Страдает чёрт знает из-за чего. Жалко.

Пьесы надо писать скверно и нагло.

Житель прислал мне свою книжку^*. Я просил его об этом. Хочу прочесть его в массе. Мне кажется, что его время еще не пришло. Может случиться, что он станет модным человеком.

Даю Вам слово, что такие умственные и поганые пьесы, как «Иванов», я больше писать не буду. Если «Иванов» не пойдет, то я не удивлюсь и никого в интригах и в подвохах обвинять не буду.

Первый акт Вашей «Репиной» сделан так странно, что я совсем сбился с панталыку. На репетиции этот акт мне казался скучным и неумело сделанным, а теперь я понимаю, что иначе делать пьесы нельзя, и понимаю успех этого акта. После «Татьяны» моя пьеса представляется мне бонбоньерочной, хотя я до сих пор не уяснил себе, хороша Ваша пьеса или же нет. В архитектуре ее есть что-то такое, чего я не понимаю…

Рассохину я отдам пьесу на комиссию. Зачем его баловать? Он уж и так избалован. Дадим ему 40% — и будет с него. Выручку в пользу «Общества вспомоществования сценическим деятелям». Так я ему и скажу.

Если «Иванов» будет у Потехина и К^o 22–23, то он попадет как раз в центру.

«Княгиню» напишу непременно^*. Чувствую, что виноват перед Вами. Я больше говорю и обещаю, чем делаю. Если успею сделать «Княгиню» к 24 дек<абря>, то телеграфирую. К Новому году дам сказку^*. Сегодня я буду писать Худекову на такую жалкую тему^*, что совестно. Не писал бы, да сто рублей не хочется потерять.

Алексею Алексеевичу поклон. Насте и Боре тоже. Спасибо Вам за сестру^*. Кто знает? Быть может, я когда-нибудь заплачу за гостеприимство… Я об этом мечтаю.

Будьте здоровы и веселы.

Ваш А. Чехов.

Скажите Свободину, коли увидите его, что граф Шабельский его роль. Дайте это обещание раньше, чтоб Давыдов не выхватил эту роль для деревянного Далматова.

Леонтьеву (Щеглову) И. Л., 20 декабря 1888 >*

554. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)

20 декабря 1888 г. Москва.

20 дек.

Хотя я всею душой и всем сердцем ненавижу Ваши театральные дела, но тем не менее, милейший Жан, веленью Вашему послушный^*, я отправился вчера к Коршу и исполнил Ваше желание. Вот результат моей беседы с Соловцовым: присылайте поскорее «Театралов» (трехактных)^* и «Комика по натуре»^*. «Театр<ального> воробья» тоже поставят. «Дачному мужу» пойте панихиду. Он не пойдет. Во-первых, Глама уехала; во-вторых, скучно возобновлять старую пьесу, когда под носом лежат новые.

Корш и Соловцов поют из разных опер; трудно понять, но, по всей вероятности, «Театралов» поставят.

Театр — это змея, сосущая Вашу кровь. Пока в Вас беллетрист не победит драматурга, до тех пор я буду есть Вас и предавать Ваши пьесы проклятию. Так и знайте.

Жалею, что не побывал у Вас^*; мне совестно. Но Вы, голубчик, простите меня. В моих жилах течет ленивая хохлацкая кровь. К тому же в Питере меня терзали на части и гоняли, как почтовую лошадь. Я ездил, ходил, ел и пил без устали.

Две недели, прожитые у Суворина, прошли как единый миг. Суворин в высшей степени искренний и общительный человек. Всё, что говорил он мне, было очень интересно. Опыт у него громадный. Анна Ивановна угощала меня пощечинами, нравоучениями и шартрезом. Из всех женщин, которых я знаю, это единственная, имеющая свой собственный, самостоятельный взгляд на вещи. Она урожденная Орфанова, сестра литератора Мишлы Орфанова, чудеснейшего человека. Вся семья Орфановых прекрасна. Остальная публика у Суворина — теплые люди и не всегда скучные.

Сажусь писать рассказ для «Петерб<ургской> газеты»^*.

Будьте здоровы. Пишите мне.

Ваш Antoine.

Отчего Вы так не любите говорить о Соболевом переулке?^* Я люблю тех, кто там бывает, хотя сам бываю там так же редко, как и Вы. Не надо брезговать жизнью, какова бы она ни была.