Том 20. Царствование императрицы Анны Иоанновны, 1730–1740 гг. - [20]

1 марта Неплюев имел конференцию с визирем, пред началом которой подал ему ответное письмо канцлера и согласно с его содержанием распространился о миролюбивых намерениях России и о правильности ее действий в Польше, о согласии их с договором, существующим у России с Портою. Визирь отвечал на это, что они сами получают частые и верные известия о том, что делается в Польше, знают очень хорошо, что там вольность в неволю превращена, законы попраны, государство разорено и разоряется русскими войсками; договор нарушен; Россия одна ввела свое войско и хочет посадить короля по своей воле. Неплюев отвечал, что все эти известия ложны, выдуманы французами и станиславцами, пусть турки спросят людей беспристрастных, как делаются делав Польше.

Между тем крымский хан уже начал неприятельские действия: сделал набег на русские владения к реке Орели. Это заставило обратить внимание на Запорожье.

Мы видели, с какою осторожностию русское правительство относилось к запорожцам, просившим принять их снова в подданство.

В январе 1732 года генерал Вейсбах доносил, что вследствие тайной посылки его в Запорожье за поверенными для выслушания указа о прощении их вин явились к нему трое знатных запорожцев, которые спрашивали: что им делать, если крымский хан будет от них требовать отряда в кабардинский поход или велит им переходить на другое место, ближе к Крыму? Вейсбах отвечал, что он сам отвечать им не может, а спросит в Петербурге. При этом генерал спросил, сколько у них войска. Запорожцы отвечали, что много, добрых и вооруженных соберется до 10000 человек. О быте запорожцев в это время было известно, что в Сечи находилось 38 куреней, а людей с полторы тысячи; другие запорожцы кочевали куренями по рекам Бугу, Великому Ингулу, Исуни, Ингульцу, Саксагани, Базулуку, Малой и Великой Каменкам и по Суре, а по ею сторону Днепра – по рекам Протовче, Самаре и по самому Днепру, по обоим берегам, начиная от границы по самое устье.

Из Петербурга на спрос Вейсбаха отвечали в марте: «Грамоты от нас к запорожцам и никакого письменного обнадеживания послать и их всех вдруг в подданство принять в настоящее время, когда у нас с турками мир еще твердо содержится, нельзя, ибо такой поступок турки могут почесть нарушением мирного договора, в котором запорожцы означены в турецкой стороне, и особливо то место, на котором они живут, и прочая земля от самой Самары-реки вниз Днепра уступлена Порте, а они, запорожцы, не захотят отказаться от своих вольностей, звериной и рыбной ловли и перейти жить в наши границы. Поэтому вы должны с ними поступать по нашим прежним указам, делая им при всяком случае тайно словесные обнадеживания, что после при удобных обстоятельствах мы их примем, но чтоб до тех пор имели терпение. Внушите им, чтоб они всевозможными способами уклонялись от посылки вспомогательного отряда к хану в кабардинский поход, но если отговориться будет никак нельзя, то пусть отправят часть козаков и накажут им тайно, чтоб они, приближаясь к Кабарде, отправили от себя кого-нибудь в крепость св. Креста к тамошнему командиру с уведомлением, сколько в походе крымских, кубанских и других войск, и их, запорожцев, хан ли сам или какой султан командует, и с каким намерением идут на Кабарду, и что командир крепости им прикажет, то б они и делали. Что же касается ханского намерения переселить запорожцев на другую сторону Днепра, ближе к Крыму, то в случае их сопротивления хан станет искать способа накрепко прибрать их всех в свои руки или под предлогом ослушания разорить их, и с нашей стороны тогда им, пока у нас мир с турками, никакой помощи подать или прямо в подданство принять нельзя; и потому здесь рассуждается, что им противиться хэну ненадобно, пусть переходят без спора; находясь поблизости к Крыму, они могут удобнее против него действовать. Впрочем, все это полагается на вас: вы о тамошних местах можете знать лучше». Теперь церемониться более было нечего, и запорожцев приняли в подданство.

После сдачи Данцига Неплюев писал: «Если ваше величество успеете в нынешнем году польские дела совершенно успокоить, то не лучше ли в будущем году турок остановить, не дожидаясь, когда персияне, утомясь, склонятся к миру с ними, ибо слабость персидская видима, а если вы начнете с турками войну, то персияне могут ободриться, и можно будет подать им помощь; персидская война туркам тягостнее, чем союз цесаря с вашим величеством и его помощь России, потому что Персия всю Азию завязала. Если же турки во время европейской войны от персиян освободятся, то все свои силы употребят против вашего величества, потому что хотя бы и против немцев начали, то тягость войны, по бессилию немцев, все же ляжет на Россию. Предоставляю высокомудрому соизволению вашего величества заблаговременно принять меры к укрощению этих варваров, чтоб, не выпустив их из персидской войны, привести в резон и Российской империи покой доставить, потому что теперь еженедельно пленных подданных вашего величества привозят; мы требуем у турецких министров их выдачи, но они, не отказывая, кормят завтраками, давая время хозяевам укрывать пленных. Что касается английского посла, то как мы ни старались его и переводчика его удобрять, однако, кроме словесной ласки и некоторых публичных дел, едва ли много успели, а цесарский резидент не понимает или понимать не хочет; нам же и всему здешнему свету видимо, что его турки спать кладут, желая государя его отлучить от союза с Россиею». Вслед за тем Неплюев писал: «Английский посол лорд Кинуль, последуя переводчику своему Луке Кирику, обращается с нами, с голландским послом и с римско-цесарским резидентом, волком в овечьей коже, отдавшись турками французскому послу в руки: нам дал знать, что вел разговор с визирем в оправдание поступков вашего величества, а на самом деле Россию во всем обвинял. Порту во всем оправдывал; только уговаривал ее не разрывать с Россиею и обратиться о всех делах письменно к английскому королю, который по своему могуществу держит всю Европу в равновесии и в состоянии заставить одуматься и Россию и Австрию, тем более что ему союз России с цесарем небесподозрителен и самовластие России в польских делах неприятно. Трудно себе представить поведение английского посла: по письмам князя Кантемира из Лондона лорд Кинуль получает крепкие указы от своего двора, чтоб был с нами в тесном согласии и дружбе и удалялся от французского посла, но он еще чаще бывает у Вильнева и с Стадницким ежедневно публично и приватно везде пьет. и ест, то сам к нему, то Стадницкий у него, и всем станиславцам сходбище и лучший прием у английского, чем у французского посла».