Том 2. Зайчики на стене - [143]

Когда хобот лебедки опустился, праздный моряк пришел почему то в страшное бешенство и заорал во все горло на трудолюбивого моряка у лебедки:

— Вира!!

Тот был, очевидно, страшно оскорблен, но не подал вида, умея владеть собой так, как только умеют моряки. Но ругателю показалось мало этого.

Он выждал минуту и, наконец, собравши всю силу своих легких, бросил прямо в лицо врагу страшное, незабываемое у самолюбивых морских волков слово:

— Майна!!!!

Лебедка бешено, оглушительно застучала, и я, не будучи в силах вынести сцену поножовщины, которая должна была сейчас произойти, закрыв уши, отбежал на другой конец парохода.

Как они разделались друг с другом — я так и не узнал.

Я стоял у борта, задумавшись, мечтая о том блаженном времени, когда все люди полюбят друг друга, как братья, и прекратят, наконец, свои ужасные ссоры, брань и оскорбления, как вдруг около меня прозвучал сердитый голос:

— Отдай концы!

Я оглянулся.

К кому относилось это требование? Если ко мне, то совесть моя была совершенно чиста: никаких концов я не брал и, вообще, с детства имею привычку, беря какую — нибудь вещь, спрашивать у ее владельца разрешения на это.

Что он называл концами? В ту минуту я стоял, держась руками за перила парохода. Не думаю, чтобы он называл эти перила концами. Я не видел даже их начала.

На всякий случай я отнял руки от перил и спрятал их в карманы.

— Отдай концы!! — проревел тот же голос.

Около меня стоял какой — то господин, делая вид, что он машет кому — то на берегу шляпой.

Я строго обратился к нему:

— Если вы взяли — отдайте. Нехорошо.

— Что отдать? Кому?

— Какие — то концы. Вот, человек требует.

— Провалитесь вы к дьяволу, — нагло засмеялся этот человек.

— Майна! — крикнул я, дрожа от бешенства. — Майна!

И, боясь насилия, поспешно убежал в каюту.

* * *

Очень печально, что у меня нет жены и дочери — девочки, так, лет семи.

Обыкновенно, когда муж уезжает в морское путешествие, жена в переднике с маленькой девочкой, прижавшейся к ней (так я видел на картинке «Отъезд моряка») стоит на берегу и глазами, полными слез, следит за отъезжающими. Свежий ветер треплет ее платье и хлопает передником, как парусом, девочка плачет, а в голове жены сидит мысль:

— Вернется ли?

В ту же ночь в море разыгрывается обычная буря, и жена моряка прибегает с девочкой на берег, с целью увидеть, в крайнем случае, обломки корабля.

И подряд несколько дней выходит жена смотреть на далекий морской горизонт: не едет ли муж? Ветер хлопает ее платьем, передник надувается, как пузырь… Тут же стоит и плачет девочка.

Ничего этого я не устроил, хотя очень ценю жизненный комфорт и традиционные морские обычаи. Была у меня мысль нанять для этой цели обыкновенную безработную женщину с девочкой, но, поразмыслив, я решил, что это — далеко не то…

Едва пароход отошел от берега, как я с головой окунулся в повседневную жизнь моряка: вынул из кармана пару папирос, разломал их, высыпал табак на ладонь и, сунув его в рот, стал усиленно жевать.

Мне случалось читать, что табачная жвачка — любимое лакомство моряка. Моряки жуют, жуют табак, а потом искусно сплевывают слюну. Мне пришлась по душе только вторая часть этого занятия.

Перевесившись за борт, я сплевывал жвачку так усиленно, что забыл обо всем окружающем.

Есть такая пословица:

— Кто на море не бывал, тот горя не видал.

Это верно.

* * *

Я люблю моряков, этих взрослых детей, этих добродушных суеверных морских волков.

Люблю их трогательные, суеверные обычаи, которые переходят от одного поколения к другому.

Больше всего мне нравится и забавляет меня странный, почти дикарский обычай, начало которого теряется в глубине прошлых веков.

Называется он:

— Выкинуть флаг.

Моряки верят в существование какого — то морского бога и, от времени до времени, с целью умилостивить его, выкидывают в море флаг.

Я сам, своими ушами, слышал, как один человек спросил другого, рассматривавшего в бинокль проходившее мимо судно:

— Какой флаг они выкинули?

— Господи! — возразил я. — Будто бы это так важно. Всякая жертва от чистого сердца угодна Богу.

На некоторых судах, кроме того, еще бьют склянки.

Берется несколько склянок от лекарств и разбивается. Некоторые суда бьют даже до восьми склянок.

К сожалению, мне до сих пор не удалось выяснить значения этого бесцельного традиционного обычая, ясно показывающего, что суеверие может уживаться рядом с громадными машинами, электричеством и двенадцатидюймовыми орудиями.

* * *

Я сидел на палубе и читал газету.

Мимо меня прошли, пошатываясь, два господина, два типичных алкоголика со слабыми ногами и развинченными неуверенными движениями.

Я улыбнулся про себя и подумал:

— Нализались, голубчики. Бросает вас из стороны в сторону, точно на пароходе во время качки. Эх, ты! Русский народ…

За ними прошла какая — то девица, шатаясь и держась за стенки каюты.

Я не мог найти в себе силы улыбнуться. Сердце мое сжалось…

— Негодяи! Пили бы сами… Но зачем спаивать это несчастное, юное существо.

Скоро я уже перестал улыбаться, удивляться и возмущаться: мимо меня дефилировала целая процессия алкоголиков, молодых, стариков, детей с потухшими глазами и деревянными, независевшими от их воли движениями.