Том 2. Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции. Сказки - [195]

Акка взмахнула было крыльями, но тотчас снова опустилась, погладила несколько раз Малыша-Коротыша клювом и только после этого наконец улетела.

Стоял ясный день, но на дворе не видно было ни души, и мальчик мог идти куда вздумается. Прежде всего он поспешил в коровник; он знал, что у коров разузнает обо всем на свете. Но на скотном дворе было удручающе пусто. Весной там стояли три тучные коровы, теперь же в хлеву была всего одна-единственная — Майская Роза. И с первого же взгляда на нее понятно было, как сильно она тоскует по своим товаркам. Она стояла молча, понурив голову, почти не притрагиваясь к лежащей перед ней соломе.

— Добрый день, Майская Роза! — поздоровался мальчик, бесстрашно вбежав к ней в стойло. — Как поживают батюшка с матушкой? Что поделывают кот, гуси и куры? И куда девались Золотая Лилия и Звездочка?

Услыхав голос мальчика, Майская Роза вздрогнула и, похоже было, намеревалась боднуть его. Но она была уже не так ретива, как раньше, и потому успела разглядеть Нильса Хольгерссона, прежде чем поднять его на рога. Он был так же мал, как и в тот день, когда отправился в путь, и одет точно так же… И все же он стал вовсе не похож на самого себя. У того, прежнего Нильса Хольгерссона, который улетел весной с диким гусями, походка была медленная и тяжелая, голос тягучий, а глаза вечно сонные. А этот Нильс, что воротился домой, был легок на ногу и ловок, говорил быстро, а глаза его так и светились, так и блестели! Как он ни был мал, осанка его была такой гордой и смелой, что он невольно внушал уважение. И хотя сам он казался невеселым, всякий, глядя на него, веселел.

— Му-у, — замычала Майская Роза. — Ходили слухи, будто ты стал совсем другой, но я-то не верила. Добро пожаловать, Нильс Хольгерссон, добро пожаловать! Это первая радостная минута в моей жизни за долгое, долгое время!

— Спасибо тебе, Майская Роза! — растроганно ответил мальчик. Он страшно обрадовался, что его хорошо встретили. — Расскажи-ка теперь мне, как поживают батюшка с матушкой?

— С той поры, как ты улетел, ничего, кроме горестей да бед, они не знали! — сказала Майская Роза. — Однако хуже всего то, что они купили нового коня, — он больших денег стоил. Конь же все лето только корм переводил, а работать не работал. Пристрелить его твой отец не решается, да и продать никак не может. Из-за этого коня Золотой Лилии и Звездочке пришлось уйти отсюда!

По правде, мальчику хотелось узнать совсем про другое, но расспрашивать напрямик он боялся. Поэтому он задал еще один вопрос:

— Матушка, верно, опечалилась, когда увидела, что Мортен-гусак улетел?

— Не думаю, чтоб она сильно горевала из-за гусака, если бы знала, как все получилось и что он сам улетел. Она же более всего сетует, что ее родной сын сбежал из дому, прихватив с собой гусака.

— Вон что… стало быть, она думает… будто я украл гусака? — спросил мальчик.

— А что еще она могла подумать?

— Батюшка с матушкой, стало быть, вбили себе в голову, будто я слонялся все лето, как заправский бродяга?

— Они считают, что с тобой дела плохи, — ответила Майская Роза, — и оплакивают тебя так, словно потеряли самое дорогое на свете.

Услыхав эти слова, мальчик быстро вышел из коровника и отправился в конюшню. Она была невелика, но чиста и опрятна. Видно, Хольгеру Нильссону хотелось устроить все так, чтобы новому коню хорошо там жилось. В деннике стоял великолепный, холеный, пышущий здоровьем конь.

— Добрый день! — поздоровался мальчик. — А я слыхал, будто тут на конюшне стоит не конь, а дохляк! Быть того не может, чтобы речь шла о тебе. Ты-то такой здоровый да холеный с виду!

Повернув голову, конь пристально взглянул на мальчика.

— Уж не сын ли ты хозяина? — спросил он. — Я слыхал о нем немало худого. А у тебя такое доброе лицо! Никогда бы не поверил, что ты — сын хозяина, не знай я, что его заколдовали и превратили в малыша-домового!

— Дурная слава осталась обо мне в здешней усадьбе, — сказал Нильс Хольгерссон, — родная моя матушка и та думает, что я, будто вор, удрал из усадьбы! Ну да это все одно, раз я долго оставаться здесь не собираюсь. Но прежде чем уйти, я хотел бы узнать, какая на тебя хворь напала?!

— Жаль, что ты не останешься, — опечалился конь, — чую, мы с тобой стали бы добрыми друзьями. А у меня никакой хвори и нету. Правда, я занозил чем-то ногу, скорее всего острием ножа или еще чем-то. Заноза сидит так глубоко, что лекарь не смог ее найти; но она все колет да колет, я просто ходить не могу. Если бы ты рассказал Хольгеру Нильссону, что со мной, он бы легко мне помог! Я и сам бы рад приносить пользу. Я же не дармоед! Мне совестно стоять тут, переводить корм да бездельничать.

— Вот хорошо, что настоящей хвори у тебя нет! — обрадовался Нильс. — Попробую сделать так, чтобы тебя вылечили. Можно, я кое-что нацарапаю ножиком на твоем копыте?

Нильс Хольгерссон почти управился с копытом коня, как вдруг услыхал голоса. Чуть приотворив дверь, он выглянул во двор. К дому поднимались отец с матерью. Сразу было видно, что их гнетут тяжкие заботы. Лицо матушки было изрезано морщинами, их стало куда больше, чем прежде, а у отца поседели волосы. Мать уговаривала отца попросить денег в долг у ее деверя.