— Доволен? — спросил лежавшего на полу Пашку Луговский.
— Бей его, разбойника! — крикнули все рабочие в один голос и вскочили с мест. Гармоника смолкла.
— На место, не ваше дело! — энергично, голосом, привыкшим командовать, крикнул Луговский.
— Не тронь, ребята, это наше дело с ним, другим не след путаться! Павел, вставай, я на тебя не сержусь, — спокойно произнес Луговский и встал с него.
— Ты виноват во всем, ты подзуживал Пашку сделать скандал. Из-за тебя драка, чуть не убийство вышло, — подойдя к игравшему на гармонике секретарю, проговорил Луговский, взмахнул рукой, и полновесная пощечина раздалась по казарме. Секретарь вместе с гармоникой слетел вниз по лестнице, в кухню…
Восторженно-дикие крики одобрения раздались с обоих этажей нар.
Луговский с этой минуты стал властелином, атаманом казармы.
Эти люди любят дикую силу…
И нельзя не любить силу, которая в их быту дает громадное преимущество, спасает.
А Пашка все еще лежал лицом вниз.
— Павел, вставай! — поднимая его за левую руку, сказал Луговский.
— Ой, не вороши, больно! — как-то приподнимаясь вслед за поднятой рукой, почти простонал тот и, опираясь на правую, сел на пол.
Страшен он был… За несколько минут перед тем красный от пьянства, он как-то осунулся, почернел, глаза, налитые кровью, смотрели ужасно — боль, стыд и непримиримая злоба сверкали в них…
Бледное, но разгоревшееся, на этот раз сияющее лицо Луговского с его смеющимися глазами было страшным контрастом.
— Паша, что с тобой?
— Ничего, руку ушиб, — с трудом поднявшись, ответил тот и, вставая, спустился вниз в кухню и ушел на двор.
Крикнули рабочих к ужину.
V
Прошел уж и лед на Волге. Два-три легких пароходика пробежали вверх и вниз… На пристанях загудела рабочая сила… Луга и деревья зазеленели, и под яркими, приветливыми лучами животворного солнца даже сам вечно мрачный завод как-то повеселел, хотя грязный двор с грудами еще не успевшего стаять снега около забора и закоптевшими зданиями все-таки производил неприятное впечатление на свежего человека… Завсегдатаям же завода и эта острожная весна была счастьем. Эти желтые, чахлые, суровые лица сияли порой…
В одно из этих весенних воскресений, в яркий полдень, кучка рабочих сидела и лежала на крыше курятника, на заднем дворе завода, и любовалась на Волгу. Между ними не было видно Луговского и Пашки. Внизу, рядом с курятником, на двух ящиках лежал покрытый рваной солдатской шинелью Кавказский и полуоткрытым тусклым взором смотрел на небо; он еще более похудел, лицо почернело совершенно, осунулось, нос как-то вытянулся, и длинные поседевшие усы еще более опустились вниз, на давно не бритую бороду. Он тяжело дышал и шевелил губами, будто хотел что-то сказать, но ни звука не слышно было из его почерневших, будто прилипших к зубам губ…
— Поди, теперь наш барин в Рыбну[7] приехал, — прервал молчание старик Заплата.
— И дай ему, господи, хороший человек был, по работе на барина и не похож: кубик, бывало, в пять минут изрежет, либо дрова колоть начнет, так не успеешь оглянуться, сажень готова…
VI
— Нашел кого поминать, подлеца! — злобно сказал секретарь.
— Не любишь, видно, плюху помнишь?
— Плюху! Счастье его, что Пашка сбежал, а то бы ему такая плюха была, что своих бы не узнал, счастье, что уехал-то.
— Да, вырвался-таки на волю, только потому, что не пьянствовал, а то тоже бы нашей участи хватил.
— А что, ребятки, где в самом деле Пашка, я в больницу ушел, а когда вернулся, его уже не было, — спросил молодой сухощавый солдатик с болезненным лицом.
— Сбежал он, Карпуша! — продолжал Заплата.
— Из-за чего?
— Да из-за того, что квартальный приходил справляться: кто он такой есть.
— Паспорт фальшивым оказался, — вставил секретарь.
— Фальшивым?
— Да.
— Так кто же он был, этот самый Пашка? — обратился к секретарю Карпушка.
— Каторжник беглый, за убийство сосланный был, вот кто!
— Каторжник? А ты почем знаешь?
— Он мне раз пьяный открылся во всем.
— А ты на него квартальному донес, фискал! За трешницу товарища продал.
— Все равно он и без этого убежал бы, чего лаешься, коли не знаешь!
— Братцы! Подь-ка сюды кто-нибудь! — послышалось снизу.
— Никак Капказский зовет?
— Братцы, дайте испить!
— Сейчас, дядя, сейчас принесу! — ответил сверху Заплата, спустился вниз и через минуту стоял с полным ковшом у Кавказского.
— На, кушай на здоровье!
— Спасибо! — прохрипел тот в ответ и стал жадно пить… — Хорошо! — сказал он, роняя ковш на землю.
— Ну что, дядя, лучше тебе? — перегнувшись с крыши, спросил его Карпушка.
— Хорошо… вон солнышко светит, привольно… На Волгу бы хотелось, поработать бы, покрюшничать! Вот через недельку, бог даст, поправлюсь, в Рыбну поеду к моему барину, вместе работать будем…
— Да, в Рыбне теперь хорошо, народу сколько сошлось, работы дорогие! — задумчиво проговорил Заплата.
— Нет, на Капказе лучше, там весело, горы! Люблю я их! На будущее лето уеду в Владыкапкай, там у меня знакомые есть, место дадут… Беспременно уеду!.. — чуть слышно, но спокойно и медленно, с передышкой говорил кавказец…
— На Капказ? — спросил Карпушка.
— На Капказ! Я его весь пешком выходил; хотите, Ребятки, я вам капказскую походную песенку спою, слушайте!
