Том 2. Стихотворения (Маленькие поэмы) - [29]

«Поэт-юноша. Вошел в русскую литературу, как равный великим художникам слова. Лучшие соки отдала Рязанская земля, чтобы родить певущий лик Есенина.

Огненная рука революции сплела ему венок славы, как своему певцу.

Слава русскому народу, душа которого не перестает источать чудеса даже средь великих бедствий, праведных ран и потерь!» (газ. «Звезда Вытегры», 1919, 7 сентября, № 62, без подписи; вырезка — Тетр. ГЛМ).

В.Л.Львов-Рогачевский тоже трактовал «Ус» (и «Марфу Посадницу») в революционном духе: «Эти немногие революционные стихотворения С.Есенина были отмечены печатью большого, оригинального дарования. И во всех этих красных поэмах и песнях была одна характерная для поэта-крестьянина черта: его Марфа Новгородская переписывается с Богом, московский царь продает душу Антихристу <…>, донской казак Ус „смотрит Исусом…“ Певцу революции хочется слить пасхальный звон храмов с красным звоном революции <…>, повенчать религиозное с революционным» (Львов-Рогачевский В. «Поэзия новой России: Поэты полей и городских окраин», М., 1919, с. 57; выделено автором). В.В.Сиповский, однако, усмотрел в «Усе» нечто другое: «Казак отправился в поход сражаться за казацкую волю и, сидя на коне, „смотрел Исусом“ — и был убит. Это убийство Христа революцией характерно для Есенина» (Сиповский В. «Поэзия народа: Пролетарская и крестьянская лирика наших дней», Пг., 1923, с. 116).

Высказывание о поэме собственно филологического характера принадлежит В.А.Красильникову: он назвал начальные четыре строки «Уса» «лучшим примером» «параллелизмов, так характерных для народной поэзии», (ПиР, 1925, № 7, октябрь-ноябрь, с. 123–124).

Можно предположить, что прототипом героя поэмы послужил реальный исторический деятель — донской атаман Василий Родионович Ус, предшественник и сподвижник Степана Разина.

Краснёвый (краснётый) — красноватый.

Певущий зов (с. 26). — Газ. «Дело народа», Пг., 1917, 28 июля, № 86; Ск-2, с. 22–24; Кр. звон, с. 36–38; Зн. бор., 1918, 28 апреля, № 35; Сел. час; Рж. к.; Грж.

Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.) с уточнением графического расположения частей текста (и некоторых его строк) по другим источникам.

Датируется по Сел. час. Та же дата — в Ск-2 (без указания места написания) и в Рж. к. В наб. экз. — авторская помета: «<19>17».

Первый отклик на «Певущий зов» появился в статье Иванова-Разумника «Две России» (ноябрь 1917 г.). Перед тем как процитировать первую и третью строфы поэмы, критик писал о Есенине и Клюеве: «…они расслышали „певущий зов“ нового благовестия — и воспели рожденную в вифлеемских яслях русскую революцию» (Ск-2, с. 202). И далее: «Да, меч прошел через наши души, да, все мы разделились на два стана, и пропасть между нами. <…> Ремизов — на одной стороне пропасти, Клюев и Есенин — на другой ее стороне. <…> „Слово о погибели <Русской земли>“ могильно звучит у Ремизова. „Певущий зов“ и „Песнь Солнценосца“ победно слышатся у Есенина и Клюева. <…> На его панихиду они отвечают молебном. Два завета, два мира, две России. <…> К старому возврата нет: „Она загорелась, звезда Востока! Не погасить ее Ироду кровью младенцев“… Не погасить; но и нам — не изменить предначертанного мировой историей крестного пути возрожденного народа к новой исторической Голгофе» (Ск-2, с. 205, 216, 218).

Полемизируя с автором «Двух Россий», Е.И.Замятин писал в начале 1918 г.: «…мечный звон усиленно разыскивает Иванов-Разумник в <…> Клюеве и Есенине, даже там, где его нет. К основному, лучшему, величайшему, что есть в русской душе: благородству русскому, нежности русской, любви к последнему человеку и к последней былинке — к этому слеп Иванов-Разумник. А именно это лучшее русской души и лежит в основе неодолимой русской тяги к миру всего мира. В любви к серпу и в ненависти к мечу — подлинно русское, народное. И потому так хороши отсюда идущие строфы в <…> революционных стихах Есенина и Клюева. Вот великолепные заключительные строфы из «Певущего зова» Есенина <приведен фрагмент финальной части поэмы>» (сб. «Мысль», Пг., 1918, <кн.> 1, с. 290–291; подпись: Мих. Платонов). Д.Н.Семёновский назвал эти же строки «прекрасными, проникновенными, доходящими до сердца» (газ. «Рабочий край», Иваново-Вознесенск, 1919, 21 февраля, № 41; подпись: Дельта; вырезка — Тетр. ГЛМ), а А.Е.Кауфман заметил в связи с ними, что «даже революционные песни поэта пропитаны любовью» (журн. «Вестник литературы», Пг., 1921, № 11, с. 7; подпись: А.Евгеньев).

Позитивное отношение к «Певущему зову» было также и у других критиков. Среди них — И.А.Оксёнов (журн. «Жизнь железнодорожника», Пг., 1918, № 30, 15 октября, с. 7; подпись: А.Иноков), И.А.Майоров (газ. «За землю и волю», Казань, 1918, 9 июня (27 мая), № 112; подпись: Блокнот), В.Е.Миляев (газ. «Известия Воронежского Совета рабочих и красноармейских депутатов», 1919, 26 января, № 18; подпись: Вас. М-в; вырезка — Тетр. ГЛМ), В.В.Сиповский (в его кн. «Поэзия народа: Пролетарская и крестьянская лирика наших дней», Пг., 1923, с. 116), А.А.Туринцев (журн. «Своими путями», Прага, 1925, № 6/7, май-июнь, с. 26).

Иначе отнеслась к поэме пролеткультовская критика. П.К.Бессалько, говоря о начале третьей строфы «Певущего зова», утверждал, что Есенин «решительно неправ»: «Христос родился в яслях, но он не спас рабов от рабства, не сделает свободными их рожденный на сене, возле кротких скотов. Чтобы разбить цепи, нужен Спас, вышедший из огня доменных печей, чтобы мышцы его рук были стальные и чтобы сердце его не стало на путь любви, жалости и всепрощения» (журн. «Грядущее», Пг., 1918, № 7, октябрь, с. 13). Вторая строфа поэмы была охарактеризована П.И.Лебедевым-Полянским таким образом: «Разве это не напоминает древнерусского заговора или причитания? Разве здесь не налицо мистицизм религиозно-мифического сознания первобытной эпохи? К чему это рабочему классу?» (журн. «Пролетарская культура», М., 1919, № 6, февраль, с. 15; подпись: В.Полянский).