Том 2. Стихотворения - [9]

Мы бы вместе проникались этой стройной тишиной,

Ты со мной бы чуть шепталась, как в реке волна с волной.

2

Прозвенит ли вдали колокольчик,

Колокольчик, во мгле убегающий, –

Догорает ли Месяц за тучкой,

Там за тучкой, бледнеющей, тающей, –

Наклонюсь ли я, полный печали,

О, печали глубоко-мучительной! –

Над водой, над рекой безглагольной,

Безглагольной, безгласной, томительной, –

Предо мною встаешь ты, родная,

Ты, родная и в сердце хранимая, –

Вдруг я вижу, что ты не забыта,

Позабытая, горько-любимая.

Тень

Ты в жизни проходишь безучастною тенью,

2И вечно опущен твой взор.

Ты сердцем уходишь к неземному селенью,

2Уж там – с незапамятных пор.

Тебя повстречал я на великой дороге,

2Ведущей в безвестную даль.

И мне показалось – мы стоим на пороге,

2Чего-то обоим нам жаль.

И мне показалось, – и, быть может, обманно,

2Быть может, с правдивостью сна, –

Друг другу мы близки, так воздушно и странно,

2Так нежно ты мне суждена.

Мы думали оба, и мы оба молчали,

2Но вдруг приподнявши свой взор,

Ты молча сказала о предвечной печали,

2Я друг твой, я брат твой с тех пор.

И если б была ты не бесстрастною тенью,

2И если б не сказкой был сон,

Я отдал бы сердце роковому томленью,

2Но в сказку, я в сказку влюблен.

«Когда я был мальчиком, маленьким, нежным…»

Когда я был мальчиком, маленьким, нежным,

  Был кроток мой взор и глубок.

Ты знаешь, что утром, пред Морем безбрежным

  Горит золотистый песок?

Когда я был юношей, робким и странным,

  Я вечной был полон тоской.

Ты знаешь, что вечером, в свете туманном,

  Русалки поют над рекой?

Когда я стал страстным, желанным и властным,

  Целую я всех на пути.

Ты знаешь, что ночью, в тумане неясном,

  Так страшно, так страшно идти?

Маскированный бал

No vivas en flor.

Испанская поговорка[4]

О, цветы красоты! Вы с какой высоты?

  В вас неясная страстная чара.

Пышный зал заблистал, и ликуют мечты,

  И воздушная кружится пара.

«Не живи как цветок. Он живет краткий срок,

  От утра и до вечера только.

Так прожить – много ль жить? Жизнь его лишь намек.

  О, красивая нежная полька!»

«Лишь намек, говоришь. Но и сам ты горишь,

  Закружил ты свой бешеный танец.

Ты минуту живешь, и ты ложь мне твердишь,

  На минуту влюбленный испанец.

Я живу как цветок, я дневной мотылек,

  Я красивая нежная полька.

Я хоть час, но живу, и глубок мой намек,

  Ты мгновение кружишься только!»

«Что мгновенье и час для тебя и для нас, –

  Раз цветок, для чего ж ты считаешь?

Ты цвети и гори. Если ж вечер погас,

  Говори, что как тучка растаешь.

О, живи как цветок! Мне отдай свой намек.

  Мы продлим наш ликующий танец.

Не ропщи, трепещи, золотой мотылек,

  Я безумно-влюбленный испанец!»

Проклятия

Отречение

Love that turns hate…

Shelley[5]

Красивы сочетания светил,

Пленительна зеленая планета,

Где человек свой первый миг вкусил.

В пространстве много воздуха и света,

И каждый день, в определенный час,

Земля огнем рубиновым одета.

Источник новых мыслей не погас,

Источник новых чувств горит всечасно,

И тот, кто любит, любит в первый раз.

Цветы цветут, их чаши дышат страстно,

Желанны их цветные лепестки,

И роскошь их оттенков полновластна.

Безгласное течение реки

И призрачно-зеркальные озера

Внушают больше неги, чем тоски.

Вершины гор – пьянящий пир для взора,

Бессмертно свеж безбрежный океан,

И что нежнее пенного узора.

Прекрасна разность всех различных стран,

Просторны и равнины и провалы,

В мираже обольстителен обман.

И губы женщин ласковы и алы,

И ярки мысли избранных мужчин,

Но так как все в свой смертный час усталы, –

И так как жизнь не понял ни один,

И так как смысла я ее не знаю, –

Всю смену дней, всю красочность картин,

Всю роскошь солнца и лун – я проклинаю!

Злая ночь

  Нет, Ночь! Когда душа, мечтая,

  Еще невинно-молодая,

  Блуждала – явное любя,

  Казалось мне, что ты – святая,

  Но блекнут чары, отпадая, –

  Старуха, страшная, седая,

  Я отрекаюсь от тебя!

Ты вся – в кошмарностях, в разорванных мечтаньях,

В стихийных шорохах, в лохмотьях, в бормотаньях,

Шпионов любишь ты, и шепчет с Ночью раб,

Твои доносчики – шуршанья змей и жаб.

Ты речь окольную с больной душой заводишь,

И по трясинам с ней, и по тоске с ней бродишь.

Распространяешь чад, зловещий сон и тишь,

Луну ущербную и ту гасить спешишь.

Проклятие душе, коли тебе поверит,

Все расстоянья Ночь рукою черной мерит.

Рукою мертвою мешает все, мутит,

Пугает, мучает, удавно шелестит.

Всю грязь душевную взмесив, как слизь в болоте,

В Раскаянье ведет, велит хлестать Заботе.

Прикинется, что друг, заманит в разговор,

И скажешь те слова, в которых – смерть, позор.

Незабываемо – ужасные признанья,

Что ждали искры лишь, толчка, упоминанья,

Чтобы проснуться вдруг, и, раны теребя,

Когтистой кошкою нависнуть на тебя.

Ты хочешь сбросить гнет, не чувствовать, не видеть,

Но для существ иных, все в том, чтоб ненавидеть,

Качаться страхами, силками изловить,

Детоубийствовать, не отпускать, давить.

Что было точкою – гора, не опрокинешь,

И лапы чудища лежат, и их не сдвинешь.

Глаза глядят в глаза, рот близок, жаден…

Прочь! О, ненавистная, мучительная Ночь!

  Последней волею, упорной,

  На миг отброшен Призрак Черный,

  Не знаем – как, не знаем – чей

  В зловещем Замке Заключенья –

  Тяжелый вздох, и облегченье,

  И блеск испуганных очей.