Том 2. Стихотворения 1917-1922 - [17]

Подобный богу, отраженному в реке,

Когда с бессмертным юношей сидят вдвоем его речной двойник,

Где дева в тринадцатый сан

И тринадцать в второй сан возведены.

И ты – моряк замыслов свободу вернуть морям –

Ты повернул суда, на остров власти белые ссадил,

Вернул их семьям и перинам.

И, обманув лучистые глаза двух башен,

И молоко чугунных гор, для жажды сотен паровозов,

Из вымени холмов дымной коровы Биби эйбата

Птенцам изголодавшихся железных дрог

Ты в Красноводск привез,

И море красное сложил к подножью Красноводска,

Кровью не запятнав,

В клюве ласкового заговора.

Так баба-птица носит рыбу.

Другие в этот день великий

Творят обряды звезд, любовные обряды

С своей земной невестой.

Тебе же подвиг дан, и небесная невеста

Явилася с глазами Девушки Морской.

И лебеди с широким красным клювом

<Вослед за> красным журавлем,

Полетом управлявшим, встречая солнце,

Как будто алым знаменем махали, – казалось победителю.

1921

Моряк и поец >*

Как хижина твоя бела!

С тобой я подружился!

Рука морей нас подняла

На высоту, чтоб разум закружился.

Иной открыт пред нами выдел.

И, пьяный тем, что я увидел,

Я господу ночей готов сказать:

«Братишка»,

И Млечный Путь

Погладить по головке.

Былое – как прочитанная книжка,

И в море мне шумит братва,

Шумит морскими голосами,

И в небесах блестит братва,

Детей лукавыми глазами.

Скажи, ужели святотатство

Сомкнуть, что есть, в земное братство?

И, открывая умные объятья,

Воскликнуть: звезды – братья! горы – братья! боги – братья!

Сапожники! Гордо сияющий

Весь Млечный Путь –

Обуви дерзкой дратва.

Люди и звезды – братва!

Люди! дальше окоп

К силе небесной проложим.

Старые горести, стоп!

Мы быть крылатыми можем.

Я, человечество, мне научу

Ближние солнца честь отдавать!

Ась, два, – рявкая солнцам сурово,

Солнце! дай ножку!

Солнце! дай ножку.

И чокаясь с созвездьем Девы,

И полночи глубокой завсегдатай,

У шума вод беру напевы,

Напевы слова и раскаты.

Года прошедшие, где вы?

В земле нечитаемых книг!

И пело созвездие Девы –

Будь воин как раньше велик!

Мы слышим в шуме дальних весел,

Что ужас радостен и весел,

Что он у серой жизни вычет

И с детской радостью граничит.

  Загар лица как ветер смугол,

  Синел морской рубашки угол.

  Откуда вы, моряк?

Где моря широкий уступ

В широкую бездну провалится,

Как будто казнен Лизогуб

И где-то невеста печалится.

И годы носятся вдали

Уж покорены небесами.

Так головы казненные Али

Шептали мертвыми устами,

Ему, любимцу и пророку,

Слова упорные «ты Бог»

И медленно скользили по мечу

И умирали в пыли ног,

Как тихой смерти вечеря,

Когда рыдать и грезить нечего.

1921

«Где море бьется диким неуком…» >*

Где море бьется диким неуком,

Ломая разума дела,

Ему рыдать и грезить не о ком,

Оно, чужие удила

Соленой пеной покрывая,

Грызет узду людей езды,

Ломает умные труды.

Так девушка времен Мамая,

Свои глаза большой воды

С укором к небу подымая,

Вдруг спросит нараспев отца,

Зачем изволит гневаться?

Ужель она тому причина,

Что меч жестокий в ножны сует,

А гневная морщина

Его лицо сурово полосует?

Лик пересекши пополам,

Согнав улыбку точно хлам.

Пусть голос прочь бежит, хоть нет у гласа ног,

Но разум – громкой ссоры пасынок.

И не виновна русская красавица,

Когда татарину понравится,

Когда с отвагой боевой

Звенит об месяц тетивой.

«Ты знаешь, как силен татарин,

Могучий вырванным копьем!

Во ржи мы спрятались, а после прибежали,

Сокрыты спеющим жнивьем.

И темно-синие цветы

Шептали нам то «вы», то «ты».

И смотрит точно Богородица,

Как написал ее пустынник,

Когда свеча над воском тает

И одуванчик зацветает

В ее глазах нездешне синих.

И гнев сурового растает,

И морщины глубокие расходятся,

И вновь морские облака

Дорогой служат голубка.

И девушкой татарского полона

Смотрело море во время оно.

1921, 1922

«Идут священные рассказы…» >*

Идут священные рассказы

О том, что было и что будет.

Здесь были все: башкир чумазый

И темные востока люди.

Как стерегла судьба сурово

Пути удалого ловца,

А он, о ней не беспокоясь,

Стоял, пищаль свою за пояс

С беспечной удалью засунув,

Среди таинственных бурунов,

И в самом вызове степенный,

Стоял, венком покрытый пены.

А на корме широкой палубы

Лишь ветер пел ночные жалобы.

А люди, те знали их…

31 марта 1921

«Внимательно читаю весенние мысли бога…» >*

Внимательно читаю весенние мысли бога на узоре пестрых ног жабы.

Гомера дрожание после великой войны, точно стакан задрожал от телеги.

<Уота Уитмана> неандертальский череп с вогнутым лбом.

И говорю: всё это было! всё это меньше меня!

<1921>

«Э-э! ы-ым, – весь в поту…» >*

Э-э! ы-ым, – весь в поту

Понукает вола серорогого,

И ныряет соха выдрой в топкое логово.

Весенний кисель жевали и ели зубы сохи деревянные.

Бык гордился дородною складкой на шее

И могучим холмом на шее могучей,

Чтобы пленять им коров.

И рога перенял у юного месяца,

Когда тот блестит над темным вечерним холмом.

Другой отдыхал,

Черно-синий, с холмом на шее, с горбом,

Стоял он, вор черно-синей тени от дерева, с нею сливаясь.

Жабы усердно молились, работая в белые пузыри,

Точно трубачи в рога,

Надув ушей перепонки, выдув белые шары.

Толстый священник сидел впереди,

Глаза золотые навыкате,

И книгу погоды читал.

Черепахи вытягивали шеи, точно удивленные,

Точно чем-то в этом мире изумленные, протянутые к тайне.

Весенних запахов и ветров пулемет