Том 2. Стихотворения, 1917–1920 - [4]

   Как оглянется народ:

Ни земельки, ни свобод

   Не останется.

Ежли, вставши на дыбы,

Разъяренные рабы

   С нами схватятся, –

   Мы учены уж, ей-ей,

Толстой шкурою своей

   Все поплатятся:

Бунтарей в кнуты, в кнуты!!

Ох вы, сладкие мечты

   Упоительные!

   Ох, кружится голова,

Ох, скорей бы нам права

   Учредительные!»

Мир! >*

Умолкли злобные проклятья.

   Кровавый кончен пир.

И близок, близок, сестры, братья,

   Мир, долгожданный мир!

– Мир! – зову братскому я внемлю.

   Вчерашний враг – мне друг.

Где кровь лилась, сырую землю

   Прорежет мирный плуг!

Звени, набата голос медный!

   Вставай, рабочий люд!

Пой, торжествуя, гимн победный,

   Освобожденный труд!

1918

Донская песня >*

Казак вино пьет, – денег не дает,

Денег не дает, девицу зовет:

«Поедем со мной к нам на тихий Дон!

У нас на Дону весело живут:

Не ткут, не прядут, – Сладки вина пьют!»

Отвечает тут девица с тоской:

«Ах, любезный друг, ты казак донской,

Ах, не надо мне твоих сладких вин:

Любо жать мне хлеб да свозить в овин,

Любо мне попрясть, любо мне поткать,

К доле трудовой мне не привыкать.

Песни трудовой – нету веселей,

Трудовой казак мне всего милей.

Ты скажи-скажи, кто ты есть таков:

Из какой семьи, из каких полков?

За кого стоишь на родном Дону,

За простой народ аль за старшину?»

Весь расцвел казак, словно алый мак,

Свой, в мозолях весь, крепко сжал кулак:

«Ты, душа-краса, погоди-постой:

Я донской казак из семьи простой;

За простой народ я в родном краю

Как допрежь стоял, так теперь стою.

И вся речь твоя больно мне люба,

Знать, свела с тобой нас одна судьба.

Уж как похвалюсь я на всем Дону,

Что послал мне бог чистый клад – жену:

Она – ткать и прясть, она – поле жать,

Вольных казаков каждый год рожать!»

У господ на ёлке >*

Помню – господи, прости!

Как давно все было! –

Парень лет пяти-шести,

Я попал под мыло.

Мать с утра меня скребла,

Плача втихомолку,

А под вечер повела

«К господам на елку».

По снежку на черный ход

Пробрались искусно.

В теплой кухне у господ

Пахнет очень вкусно.

Тетка Фекла у плиты

На хозяев злится:

«Дали к празднику, скоты,

Три аршина ситца!

Обносилась, что мешок:

Ни к гостям, ни к храму.

Груне дали фартушок –

Не прикроешь сраму!»

Груня фыркнула в ладонь,

Фартушком тряхнула.

«Ну, и девка же: огонь! –

Тетушка вздохнула. –

Все гульба нейдет с ума,

Нагуляет лихо!

Ой, никак, идет „сама“!»

В кухне стало тихо.

Мать рукою провела

У меня под носом.

В кухню барыня вошла, –

К матери с вопросом:

«Здравствуй, Катя! Ты – с сынком?

Муж, чай, рад получке?»

В спину мать меня пинком:

«Приложися к ручке!»

Сзади шум. Бегут, кричат:

«В кухне – мужичонок!»

Эвон сколько их, барчат:

Мальчиков, девчонок!

«Позовем его за стол!»

«Что ты, что ты, Пелка!»

Я за материн подол

Уцепился крепко.

Запросившися домой,

Задал реву сразу.

«Дём, нишкни! Дурак прямой,

То ль попорчен сглазу».

Кто-то тут успел принесть

Пряник и игрушку:

«Это пряник. Можно есть».

«На, бери хлопушку».

«Вот – растите дикарей:

Не проронит слова!..

Дети, в залу! Марш скорей!»

В кухне тихо снова.

Фекла злится: «Каково?

Дали тож… гостинца!..

На мальца глядят как: во!

Словно из зверинца!»

Груня шепчет: «Дём, а Дём!

Напечем-наварим.

Завтра с Феклой – жди – придем.

То-то уж задарим!»

Попрощалась и – домой.

Дома – пахнет водкой.

Два отца – чужой и мой –

Пьют за загородкой.

Спать мешает до утра

Пьяное соседства.

* * *

Незабвенная пора,

Золотое детство!

Кто защищается >*

Защищайте Учредительное собрание!

Буржуазный вопль.

Защита? Чья? Кого? Откуда ждать похода?

   Народной воле кто указ?

   Она сама! Но каждый раз

Ей указать пути хотят, враги народа!

   «Иди туда!» – «Иди сюда!»

* * *

Чьи исступленные мы всюду слышим вопли?

Кто «защищается»? Не барин ли? Не поп ли?

Кого хотят надуть все эти господа?

   Какое нужно им «Собранье»?

   На что надеются они?

   И чьих «священных прав попранье»

   Их огорчает в наши дни?

* * *

«Мир, воля и земля!» Но чьей минувшей властью

Народ был ввергнут в страшный бой?

Кто заграждал пути народу к воле, к счастью?

Кто барски помыкал его лихой судьбой?

Кто лучшие себе отмежевал угодья?

Кто села изнурял и нищи л города?

Куда ж девалися все эти «благородья»?

      Куда?!

Все тут они, гляди: прикрывшись новой шкурой,

Свободолюбцы на словах,

   В борьбе с рабочей диктатурой

   Вопят о «попранных правах»!!

Предостережение >*

Как хочется забыть недавний наш позор –

«Дни царские», когда, преступный теша взор

   Венчанного короной идиота,

По полю Mapсову шла «гвардии пехота»,

Толпились вкруг царя вельможи-подлецы,

   И зычно, голосом пропойным

   Горланил царь колоннам стройным:

   «Зда-ро-ва, ма-лад-цы!!»

Пред рожей выродка, безмозглого кретина,

Зло помыкавшего народною судьбой,

В шинелях серых шла под барабанный бой

   «Святая серая скотина»[2].

По «рюмке водки» ей дарили палачи,

   Несли рублевые «гостинцы».

– Ура, Семеновцы! – Спасибо, Москвичи,

   Преображении и Волынцы! –

Мундиры разные и разные полки.

И вышибло совсем из царского понятья,

   Что, различаясь «формой платья»,

Полки – единая трудящаяся братья,

   «Одной деревни мужики».

Что от родной сохи оторванный бедняга

Не краскою петлиц свою окрасит цель, –  –

Что мужику мила не серая шинель,

      А серая сермяга.

Собаке – цепь, волу – ярмо, коню – узда!

Вот серая шинель была чем для солдата.

   Шинели серой путь туда,