Том 2. Стихотворения, 1917–1920 - [29]

«Здесь, – богомолке так шептал монах смиренный, –

Вот здесь под стеклышком внутри сего ларца,

   Хранится волосок нетленный, –

Не знаю в точности, с главы, или с лица,

   Или еще откуда –

   Нетленный волосок святого Пуда.

Не всякому дано узреть сей волосок,

Но лишь тому, чья мысль чиста, чей дух высок,

Чье сердце от страстей губительных свободно

И чье моление к святителю доходно».

   Умильно слушая румяного отца,

Мавруша пялила глаза на дно ларца.

   «Ах, – вся зардевшись от смущенья,

   Она взмолилась под конец, –

Нет от святителя грехам моим прощенья:

   Не вижу волоска, святой отец!»

Отец молодушку к себе зазвавши в келью

И угостив ее чаишком с карамелью

   И кисло-сладеньким винцом,

   Утешил ласковым словцом:

   «Ужотко заходи еще… я не обижу.

А что до волоска – по совести скажу:

В ларец я в этот сам уж двадцать лет гляжу

И ровно двадцать лет в нем ни черта не вижу!»

Незабываемое >*

Памяти Карла Либкнехта.

Удар ножа верней. К чему лобзанья в губы?

Иудою Либкнехт не предан, а убит.

Не надо слез и слов, пускай душа скорбит.

Товарищи, молчите, стиснув зубы.

На злое дело палача

Ответ один – удар меча.

* * *

Великий сын и страж заветов отчих

Шел по стопам великого отца,

И не было среди вождей рабочих

Отважнее и пламенней бойца.

Он вышел в бой с передовым отрядом

И первый пал от вражьего свинца.

И роем мы могилу сыну рядом

С священною могилою отца.

Хвала тому, кто жил и пал героем!

Пусть враг дрожит в предчувствии конца.

Товарищи, вперед железным строем!

Мы старый мир до основанья сроем –

Таков завет и сына и отца.

* * *

Ликует подлый враг, злорадства не скрывая.

– Товарищ! Пред тобой картина роковая.

Запомни смысл ее, носи ее в себе,

И то, что для врага является утехой,

Пусть будет для тебя святой и кровной вехой,

Путь указующей – к отмщенью и борьбе!

Центрошишка >*

Злой, рыже-красный клёст, взобравшися на елку,

   Горланит дико и без толку.

Про певчего ж дрозда вам разве лишь глухой

Решится утверждать, что дрозд певец плохой.

Однако некий клест, тупой ценитель пенья,

   Насчет веселого дрозда

   Держался собственного мненья

И бедного певца развенчивал всегда, –

При всяком случае – удобном, неудобном –

Он поносил дрозда в каком-то раже злобном.

   Случилося одной зимой,

Что голод наступил в лесу необычайный.

(На шишки выпал год весьма неурожайный!)

   Пришел для птиц конец прямой.

Вот собрался у них совет: снегирь, синица,

Чиж, кто-то там еще и первым делом клест.

   Клест – оборотистая птица.

Он первый речь повел, задравши гордо хвост:

   Раз, дескать, в шишках нет излишку,

То надобно скорей устроить Центрошишку,

   Все образуется тогда.

   «А что касается… дрозда, –

   Вдруг речь закончил клест нежданно, –

То до того, скажу, поет он бесталанно,

Что – с тем, чтоб нам его от пенья отучить, –

Из Центрошишки след дрозда нам исключить!»

* * *

   Уж так бывает постоянно:

Клест запоет, дрозду приходится молчать.

Теперь пустился клест на новые делишки

И, слышно, норовит прибрать к рукам печать,

Стать первой скрипкою советской «Центрокнижки»,

Судьей писателей… Довольно тонкий пост!

Что ж? Если сядет нам на шею центроклест,

Не получилось бы, смотрите, Центрошишки!

Товарищу >*

Морщины новые на лбу –

Тяжелой жизни нашей вехи,

   Товарищ, кончим ли борьбу?

Товарищ, сложим ли доспехи?

Свободе нужен пьедестал.

Мы создадим его из стали.

   Товарищ, знаю, ты устал.

И я устал. Мы все устали.

Я – не герой. Но ты – герой.

И крепок я – твоею силой.

О, как мне хочется порой

Прийти к тебе, товарищ милый!

Прийти. Взглянуть в твои глаза.

Смотреть в них долго с лаской нежной.

   Еще не минула гроза,

И мы пред битвой неизбежной.

Мы будем биться. И следить

Я за тобою буду взглядом.

С тобой я должен победить

Иль умереть с тобою рядом!

Левоэсеровский романс >*

Две гитары, зазвенев,

Жалобно заныли…

С детства памятный напев.

Старый друг мой, – ты ли?

Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка.

С голубыми ты глазами, моя душечка!

А. Григорьев.

Уж как я ли, между прочим,

   Не старалася:

По районам по рабочим

   Побиралася.

– Побирайсь, побирайсь, побирушечка.

С голубыми ты глазами, моя душечка!

Всех рабочих я сзывала

   Для напутствия,

Куковала-куковала

   До бесчувствия!

– Ах, кукуй, покукуй, ты, кукушечка!

Ты все песни растеряла, моя душечка!

Уж не помню, что плела я,

   Горемычная!

Сплетни, враки, ругань злая,

   Брань обычная.

– Уж ты ври, завирайся, моя врушечка,

Все равно ведь не поверят, моя душечка!

Куковала-голосила

   Я до ноченьки,

Коммунистов поносила

   Что есть моченьки!

– Покричи, покричи, ты, кукушечка,

Полечиться б тебе надо, моя душечка!

Мне тоска, другим потеха:

   Издеваются!

Почему-то все от смеха

   Надрываются!

– Посмеши, попляши, поскакушечка.

Ох, допляшешься до горя, моя душечка!

Прыгну – влево, прыгну – вправо,

   Я – задорная!

Ну, хоть ты мне крикни «браво»,

   Сотня черная!

– Ах-ах-ах, в чьих руках ты, игрушечка?

Черносотенного стала, моя душечка?!

Просты мои песни >*

Писал я, друзья, не для славы,

Не для легкой забавы,

Не для сердечной услады.

Не сладкие рулады,

Не соловьиные трели

Выводил я на нежной свирели:

Просты мои песни и грубы.

Писал я их, стиснувши зубы.

Не свирелью был стих мой – трубой,

Призывавшей вас всех на решительный бой

С мироедской разбойной оравой.

Не последним бойцом был я в схватке кровавой.