Том 2. Стихотворения 1855-1866 - [9]

Кольца, лорнетка, цепочка вдоль груди…

Плюньте в лицо ему, честные люди!

Или уйдите хоть прочь!

Легче простить за поджог, за покражу —

Это отец, развращающий дочь

И выводящий ее на продажу!..

«Знаем мы, знаем, — да дела нам нет!

Очень горяч ты, любезный поэт!»

Музыка вроде шарманки

Однообразно гудит,

Сонно поют испитые цыганки,

Глупый цыган каблуками стучит.

Около русой Наташи

Пять молодых усачей

Пьют за здоровье папаши.

Кажется, весело ей:

Смотрит спокойно, наивно смеется.

Пусть же смеется всегда!

Пусть никогда не проснется!

Если ж проснется, что будет тогда?

Нож ли ухватит, застонет ли тяжко

И упадет без дыханья, бедняжка,

Сломлена ужасом, горем, стыдом?

Кто ее знает? Не дай только боже

Быть никому в ее коже, —

Звать обнищалого фата отцом!

14 марта 1860

Первый шаг в Европу >*

Как дядю моего, Ивана Ильича,

Нечаянно сразил удар паралича,

В его наследственном имении Корсунском, —

Я памятник ему воздвигнул сгоряча,

А души заложил в совете опекунском.

Мои домашние, особенно жена,

Пристали: «Жизнь для нас на родине скучна!

Кто: „ангел!“, кто: „злодей!“ вези нас за границу!»

Я крикнул старосту Ивана Кузьмина,

Именье сдал ему и — укатил в столицу.

В столице получив немедленно паспорт,

Я сел на пароход и уронил за борт

Горячую слезу, невольный дар отчизне…

«Утешься, — прошептал нас увлекавший черт, —

Отраду ты найдешь в немецкой дешевизне», —

И я утешился… И тут уж недолга

Развязка мрачная: минули мы брега

Священной родины, минули Свинемюнде,

Приехали в Берлин — и обрели врага

В Луизе-Августе-Фернанде-Кунигунде.

Так горничная тварь в гостинице звалась.

Но я предупредить обязан прежде вас,

Что Лидия — моя дражайшая супруга —

Ужасно горяча: как будто родилась

Под небом Африки; в ней дышат страсти юга!

В отечестве она не знала им узды:

Покорно ей вручив правления бразды,

Я скоро подчинил ей волю и рассудок

(В сочельник крошки в рот не брал я до звезды,

Хоть голоду терпеть не может мой желудок),

И всяк за мною вслед во всём ей потакал,

Противоречием никто не раздражал

Из опасенья слез, трагических истерик.,

В гостинице, едва я умываться стал,

Вдруг слышу: Лидия бушует, словно Терек.

Я бросился туда. Вот что случилось с ней..

О ужас! о позор! В небрежности своей,

Луиза, Лидию с дороги раздевая,

Царапнула слегка булавкой шею ей,

А Лидия моя, не долго размышляя…

Но что тут говорить? Тут нужны не слова;

Тут громы нужны бы… Недвижна, чуть жива,

Стояла Лидия в какой-то думе новой.

Растрепана коса, поникла голова:

«На натиск пламенный ей был отпор суровый!..»

Слова моей жены: «О друг, Иван Ильич! —

Мне вспомнились тогда. — Здесь грубость, мрак и дичь,

Здесь жить я не могу — вези меня в Европу!»

Ах, лучше б, душечка, в деревне девок стричь

Да надирать виски безгласному холопу!

«О гласность русская! Ты быстро зашагала…» >*

О гласность русская! ты быстро зашагала,

Как бы в восторженном каком-то забытье:

Живого Чацкина ты прежде защищала,

А ныне добралась до мертвого Кювье.

Мысли журналиста при чтении программы, обещающей не щадить литературных авторитетов >*

Что ты задумал, несчастный?

Что ты дерзнул обещать?..

Помысел самый опасный —

Авторитеты карать!

В доброе старое время,

Время эклог и баллад,

Пишущей братии племя

Было скромнее стократ.

С неостывающим жаром

С детства до старости лет

На альманачника даром

Пишет, бывало, поэт;

Скромен как майская роза,

Он не гнался за грошом.

Самая лучшая проза

Тоже была нипочем.

Руки дыханием грея,

Труженик пел соловьем,

А журналист, богатея,

Строил — то дачу, то дом.

Нынче — ужасное время,

Нет и в поэтах души!

Пишущей братии племя

Стало сбирать барыши.

Всякий живет сибаритом…

Майков, Полонский и Фет —

Подступу к этим пиитам,

Что называется, нет!

Дорог ужасно Тургенев —

Публики первый герой —

Эта Елена, Берсенев,

Этот Инсаров… ой-ой!

Выгрузишь разом карманы

И поправляйся потом!

На Гончарова романы

Можно бы выстроить дом.

Даже ученый историк

Деньги лопатой гребет:

Корень учения горек,

Так подавай ему плод!

Русский обычай издревле

«Брать — так уж брать» говорит…

Вот Молинари дешевле,

Но чересчур плодовит!

Мало что денег: почету

Требовать стали теперь;

Если поправишь работу,

Рассвирепеет, как зверь!

«Я журналисту полезен —

Так сознаваться не смей!»

Будь осторожен, любезен,

Льсти, унижайся, немей.

Я ли, — о боже мой, боже! —

Им угождать не устал?

А как повел себя строже,

Так совершено пропал:

Гордость их так нестерпима,

Что ни строки не дают

И, как татары из Крыма,

Вон из журнала бегут…

Знахарка >*

Знахарка в нашем живет околодке:

На воду шепчет; на гуще, на водке

Да на каких-то гадает травах.

Просто наводит, проклятая, страх!

Радостей мало — пророчит всё горе;

Вздумал бы плакать — наплакал бы море,

Да — господь милостив! — русский народ

Плакать не любит, а больше поет.

Молвила ведьма горластому парню:

«ЭЙ! угодишь ты на барскую псарню!»

И — поглядят — через месяц всего

По лесу парень орет: «го-го-го!»

Дяде Степану сказала: «Кичишься

Больно ты сивкой, а сивки лишишься,

Либо своей голове пропадать!»

Стали Степана рекрутством пугать:

Вывел коня на базар — откупился!

Весь околоток колдунье дивился.

«Сем-ка! и я понаведаюсь к ней! —

Думает старый мужик Пантелей. —

Что ни предскажет кому: разоренье,

Убыль в семействе, глядишь — исполненье!

Черт у ней, что ли, в дрожжах-то сидит?..»