Том 2. Стихотворения, 1832-1841 - [19]

  Безмолвною и гордою тоской,

И, как простой солдат, в плаще своем походном

   Зарыт наемною рукой…

* * *

Но годы протекли, и ветреное племя

Кричит: «Подайте нам священный этот прах!

Он наш; его теперь, великой жатвы семя,

  Зароем мы в спасенных им стенах!»

И возвратился он на родину; безумно,

Как прежде, вкруг него теснятся и бегут

  И в пышный гроб, среди столицы шумной,

   Остатки тленные кладут.

Желанье позднее увенчано успехом!

И краткий свой восторг сменив уже другим,

Гуляя, топчет их с самодовольным смехом

   Толпа, дрожавшая пред ним.

* * *

И грустно мне, когда подумаю, что ныне

  Нарушена святая тишина

  Вокруг того, кто ждал в своей пустыне

Так жадно, столько лет — спокойствия и сна!

И если дух вождя примчится на свиданье

С гробницей новою, где прах его лежит,

   Какое в нем негодованье

   При этом виде закипит!

Как будет он жалеть, печалию томимый,

О знойном острове, под небом дальних стран,

Где сторожил его, как он непобедимый,

   Как он великий, океан!

«Из-под таинственной холодной полумаски…»

Из-под таинственной холодной полумаски^*

Звучал мне голос твой отрадный, как мечта,

Светили мне твои пленительные глазки,

И улыбалися лукавые уста.

Сквозь дымку легкую заметил я невольно

И девственных ланит и шеи белизну.

Счастливец! видел я и локон своевольный,

Родных кудрей покинувший волну!..

И создал я тогда в моем воображенье

По легким признакам красавицу мою:

И с той поры бесплотное виденье

Ношу в душе моей, ласкаю и люблю.

И всё мне кажется: живые эти речи

В года минувшие слыхал когда-то я;

И кто-то шепчет мне, что после этой встречи

Мы вновь увидимся, как старые друзья.

В альбом автору «Курдюковой» >*

На наших дам морозных

С досадой я смотрю,

Угрюмых и серьезных

Фигур их не терплю.

Вот дама Курдюкова,

Ее рассказ так мил,

Я о́т слова до слова

Его бы затвердил.

Мой ум скакал за нею, —

И часто был готов

Я броситься на шею

К madame de-Курдюков.

А. А. Углицкой >*

Ma chère Alexandrine,

Простите, же ву при,

За мой армейский чин

Всё, что je vous écris;

Меж тем, же ву засюр,

Ich wünsche счастья вам,

Surtout beaucoup d'amour,

Quand vous serez Мадам.[6]

Из альбома С. Н. Карамзиной >*

Любил и я в былые годы,

В невинности души моей,

И бури шумные природы,

И бури тайные страстей.

Но красоты их безобразной

Я скоро таинство постиг,

И мне наскучил их несвязный

И оглушающий язык.

Люблю я больше год от году,

Желаньям мирным дав простор,

Поутру ясную погоду,

Под вечер тихий разговор,

Люблю я парадоксы ваши,

И ха-ха-ха, и хи-хи-хи,

С<мирновой> штучку, фарсу Саши

И Ишки М<ятлева> стихи…

Графине Ростопчиной >*

Я верю: под одной звездою

Мы с вами были рождены;

Мы шли дорогою одною,

Нас обманули те же сны.

Но что ж! — от цели благородной

Оторван бурею страстей,

Я позабыл в борьбе бесплодной

Преданья юности моей.

Предвидя вечную разлуку,

Боюсь я сердцу волю дать;

Боюсь предательскому звуку

Мечту напрасную вверять…

Так две волны несутся дружно

Случайной, вольною четой

В пустыне моря голубой:

Их гонит вместе ветер южный;

Но их разрознит где-нибудь

Утеса каменная грудь…

И, полны холодом привычным,

Они несут брегам различным,

Без сожаленья и любви,

Свой ропот сладостный и томный,

Свой бурный шум, свой блеск заемный,

И ласки вечные свои.

Договор >*

Пускай толпа клеймит презреньем

Наш неразгаданный союз,

Пускай людским предубежденьем

Ты лишена семейных уз.

Но перед идолами света

Не гну колени я мои;

Как ты, не знаю в нем предмета

Ни сильной злобы, ни любви.

Как ты, кружусь в весельи шумном,

Не отличая никого:

Делюся с умным и безумным,

Живу для сердца своего.

Земного счастья мы не ценим,

Людей привыкли мы ценить:

Себе мы оба не изменим,

А нам не могут изменить.

В толпе друг друга мы узнали;

Сошлись и разойдемся вновь.

Была без радостей любовь,

Разлука будет без печали.

«Прощай, немытая Россия…» >*

Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ,

И вы, мундиры голубые,

И ты, им преданный народ.

Быть может, за стеной Кавказа

Сокроюсь от твоих пашей,

От их всевидящего глаза,

От их всеслышащих ушей.[7]

Утес >*

Ночевала тучка золотая

На груди утеса-великана;

Утром в путь она умчалась рано,

По лазури весело играя;

Но остался влажный след в морщине

Старого утеса. Одиноко

Он стоит, задумался глубоко

И тихонько плачет он в пустыне.

Спор >*

Как-то раз перед толпою

 Соплеменных гор

У Казбека с Шат-горою[8]

 Был великий спор.

«Берегись! — сказал Казбеку

 Седовласый Шат, —

Покорился человеку

 Ты недаром, брат!

Он настроит дымных келий

 По уступам гор;

В глубине твоих ущелий

 Загремит топор;

И железная лопата

 В каменную грудь,

Добывая медь и злато,

 Врежет страшный путь.

Уж проходят караваны

 Через те скалы́,

Где носились лишь туманы

 Да цари-орлы.

Люди хитры! Хоть и труден

 Первый был скачок,

Берегися! многолюден

 И могуч Восток!»

— Не боюся я Востока! —

 Отвечал Казбек, —

Род людской там спит глубоко

 Уж девятый век.

Посмотри: в тени чинары

 Пену сладких вин

На узорные шальвары

 Сонный льет грузин;

И склонясь в дыму кальяна

 На цветной диван,

У жемчужного фонтана

 Дремлет Тегеран.

Вот — у ног Ерусалима,

 Богом сожжена,

Безглагольна, недвижима

 Мертвая страна;

Дальше, вечно чуждый тени,

 Моет желтый Нил

Раскаленные ступени

 Царственных могил.

Бедуин забыл наезды

 Для цветных шатров

И поет, считая звезды,

 Про дела отцов.

Всё, что здесь доступно оку,