Том 2. Семнадцать левых сапог - [24]

– Ты ее полюбишь, Лиза, она все-все понимает, как мы с тобой, – говорил он мне, когда мы с ним поднимались по лестнице. Я переступила порог вашего дома, но ничего не видела перед собой. Только на лестнице я узнала, что Татьяна Сергеевна, его мать, не только профессор, но даже доктор медицинских наук и директор института.

Вы с Татьяной Сергеевной пили кофе. Боже, какое мученье было для меня сесть рядом с вами за стол и пить кофе, который я никак не могла проглотить! Как рассыпала печенье, разбила блюдце, ты даже, наверное, не помнишь, а меня столько ночей преследовал кошмар этого кофепития. Нет, у нас не получилось дружбы с Татьяной Сергеевной. Она мне тогда показалась ослепительно красивой и важной, и было невозможно, неестественно подумать, что Алеша, сын этой молодой, надменной и красивой женщины, так высоко вознесенной жизнью, чинит мне туфли и ходит всюду за мной, будто крепко пришитый.

С тех пор два года я не переступала порога вашего дома, как ни уговаривал, как ни просил меня Алеша. Татьяну Сергеевну и тебя я только видела издали на улице, и вы оба казались мне недосягаемыми людьми из другого мира. И вот только когда Алешу забрали в училище, когда он получил уже повестку, Татьяна Сергеевна пришла с Алешей ко мне домой сама. Это был мой день рождения, я ее не приглашала.

– Мы должны, Лиза, быть друзьями. Это никуда не годится, что вы нас дичитесь. Сегодня день вашего и Алешиного рождения (у нас с Алешей был один день рождения). Мы проведем его вместе! – и тут же добавила, не удержалась: – Прошлые два дня рождения его никто не видел, он возвращался домой только поздно ночью.

– Мама! – испугался Алеша.

– Хорошо, хорошо, – беря меня под руку, рассмеялась Татьяна Сергеевна. – Кто прошлое вспомянет, тому глаз вон!

Никогда не забуду, как мы первый раз шли по улице втроем. Она, высокая, стройная, с черными локонами до плеч, гордо несла свою красивую, надменную голову. Но я не знаю почему – может быть, потому, что рядом были Алешины серо-синие глаза, или потому, что на мне было нарядное белое платье, а может быть, потому, что мне в тот день исполнилось восемнадцать лет, – но смотрели все: и мужчины, и женщины, и даже дети, особенно девчонки, – смотрели на меня. И это видела Татьяна Сергеевна, хотя и не показывала виду, но я чувствовала. Так уж устроено сердце женщины с колыбели, что она все понимает, все видит, все предугадывает, если рядом идет соперница. В Татьяне Сергеевне я с первого дня почувствовала соперницу.

Мы обе любили Алешу, и она меня к нему ревновала, да, да, ты не спорь, ревновала всегда, потому что уж очень он меня слушался. Но передо мной на первых порах внешне она никогда не показывала этой женской ревности, а я все до мельчайшей черточки видела и понимала. Но я ее мысленно великодушно прощала, да не просто прощала, а еще посмеивалась, конечно, тайно, мысленно посмеивалась над ней. Алеша был больше мой, чем ее, и поэтому я ничего не боялась. И еще где-то в глубине души я никогда не могла простить ей своего унижения с этим проклятым кофепитием, хотя в чем, казалось, она была передо мной виновата. Но это воспоминание навсегда так и осталось в моем сердце, будто обломившаяся иголка. Так мы и шли по улицам, а вслед нам голопузые мальчишки кричали:

– Жених и невеста – тили-тили тесто!

Татьяна Сергеевна смеялась и покусывала губы. А мы с Алешей не краснели и не смущались: мы уже давно с ним привыкли к мысли, что мы жених и невеста, что мы всю жизнь всегда будем вместе. А Татьяна Сергеевна, видно, к этому привыкнуть никак не могла.

Я во второй раз перешагнула порог вашего дома, но для меня все в нем сейчас было так, словно я видела впервые и натертый паркетный пол, и огромные окна с двумя парами штор сразу, темными гобеленовыми и белыми тюлевыми, и черный открытый рояль, и огромное зеркало, и в кабинете, куда были открыты двери, стеллажи с книгами. Меня даже не испугал нарядно сервированный, с цветами и хрусталем, протянувшийся через всю комнату стол, удивительный, словно занятый из какой-то другой жизни. Тогда ведь люди ели мамалыгу, затирку, пили чай с сахарином, а на том столе была черная икра, сыр, фрукты, вино. Но не это, нет, не это развеселило меня. Не помню, ела ли я что-нибудь в тот вечер. Наверное, да. Ведь не мог же Алеша не накормить меня.

Мы всё танцевали с Алешей в тот чудный и страшный вечер. Гости аплодировали нам и говорили, может быть, чтобы польстить Татьяне Сергеевне, она ведь накормила их таким вкусным ужином, говорили, что не видели лучшей пары, чем мы с Алешей, говорили, что мы созданы друг для друга, говорили, чтобы сделать приятное, но это было неприятно ей, и только одна я видела и понимала это, только одна я, даже ты и Алеша не понимали.

Помнишь, из вежливости – ты ведь очень воспитанный человек, – когда Алеша на минутку вышел покурить, ты пригласил меня «на тур вальса».

Первые секунды, когда я танцевала с тобой, я опять себя чувствовала неуклюжей и скованной, как тогда, когда опрокинула кофе. Вошел Алеша, улыбнулся мне, я улыбнулась ему и снова обрела силу. Я чувствовала, что за каждым моим движением следят Алешины глаза.