Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести - [47]
— И там не хуже. Там разве столько молока-то коровы дают? Там по ведру дают. Потому что пастбище там — трава по пояс.
Под этот шепот Федя уснул и увидел во сне, как уводят со двора их маленькую красную коровку Зорьку.
«Не отдам корову! — воевал во сне Федя. — Буду на ферме работать! И Зорька пускай со мной! Не отдам, и все!»
А у самого у сонного текли по щекам слезы и мочили горячую подушку.
Как ни плакал Федя, как ни спорил с родными, по его не вышло.
Что было во сне, все повторилось наяву. Отец съездил в Феодосию, взял билеты на поезд до самого города Орла.
— Собирайтесь, — сказал он матери и тете Фросе и показал им билеты. А когда увидел, что Федя стоит тут же и глядит на него испуганными глазами, отец сказал: — И ты собирайся. Тоже небось какое добришко есть!
Отец уже не ходил на работу. Он разорял свой дом. Снимал электрические провода, вывинчивал лампочки — на новом месте понадобятся. Отрывал замки от дверей и запоры у оконных рам — на новом месте пригодятся. Приглядывался, не содрать ли черепицу с крыши да не увезти ли с собой. Может, там, на новом месте, дорого будет крыши крыть?..
И мать перестала ходить на работу. Она то суетилась, собирала разные вещи, складывала что в ящик, что в чемодан, звонким голосом переговаривалась с тетей Фросей, а то вдруг садилась где попало, и руки у нее опускались. Как бы хорошо ни было там, на Орловщине, а покидать свой дом человеку всегда тяжело…
Зато тетя Фрося будто лет на двадцать помолодела. Она и ящик с посудой сама гвоздями забила. И большую клетку где-то добыла — гусей перевозить. И отцу указывала, что с собой взять, а чего брать не надо. И на мать покрикивала, чтобы не сидела сложа руки да не плакала — здесь в море и так соленой воды много!
А вечером пришел Иван Никанорыч.
— Сами коровку приведете ай мне согнать? — спросил он.
Федя и Данилка в это время спускались с горы. Федя как увидел около своего двора Ивана Никанорыча, так и бросился домой. Сердце у него защемило — пастух за Зорькой пришел.
Мать молча надела Зорьке веревку на рога и вывела ее на дорогу.
— Не отдам Зорьку! — заголосил Федя и начал отнимать у матери веревку.
Но Иван Никанорыч тихонько отстранил Федю, взял веревку, намотал на руку и сказал:
— Не тужи, Федюнька. На новом месте у вас, глядишь, новая корова будет. А твою Зорьку я не обижу. Коровы все на колхозном дворе ей знакомые, вместе пасутся. Не ехать же ей с вами, сам посуди. Она уже привыкла полынь да колючки жевать, ей, пожалуй, на орловских лугах-то и скучно станет…
И повел Зорьку по деревне, на колхозный двор. Федя ревел во весь голос. Данилка тоже хлюпал рядом.
Федина мать молча смотрела вслед своей красной коровке. Мать уже не была веселая и румяная, и глаза у нее не блестели. Она глядела до тех пор, пока Иван Никанорыч и Зорька не скрылись за поворотом. А потом вдруг села на каменную лесенку, которая поднималась к их дому, закрыла лицо руками и закачала головой:
— Ох, что же, что же мы наделали? Весь свой дом разорили!
А на другой день пришла к Бабкиным колхозная грузовая машина. И полчаса не простояла у двора — живо погрузились. Почти никто и не провожал Бабкиных: народ был на работе. Пришла только соседка Катерина да дедушка Трифонов. Да ребятишки со всего колхоза сбежались — и Петруша, и Тоня, и Васятка Тимаков…
Данилка был тут же. Он глядел, как грузят вещи, как ставят большую клетку с гусями, как поднимают в кузов ящики, чемоданы, узлы… Он стоял хмурый, взъерошенный и все поджимал губы и супил черные брови.
Федя стоял у машины. Он уже был какой-то чужой — в белой рубашке, в башмаках, в новой синей кепке. И ни на кого не глядел, только изредка вздыхал.
— Садись с матерью в кабину, — сказал Феде отец. — Прощайся с ребятами!
Но Федя не стал прощаться. Он засопел и полез в кузов, к отцу. Что ему в кабине делать? Оттуда ничего не видно.
Машина сразу тронулась. Федя испуганно вскинул глаза.
— Ребята, прощайте! — крикнул он.
— Прощай! — дружно отозвались ребята.
— Данилка, прощай! — еще раз крикнул Федя.
— Прощай… — еле слышно отозвался Данилка.
Но Федя его уже не слышал. Машина так зарычала, поднимаясь в гору, и подняла такую пыль, что сразу закрыла от него и ребят, и дома, и виноградники на ближних склонах…
Только горы видны были долго. И Теп-Сель, на котором, будто далекая звездочка, поблескивал барабан камнедробилки. И лиловый скалистый утес, который кажется Данилке человеком, сидящим на горе. И дольше всех видна была Феде Большая гора, куда они с Данилкой недавно ходили…
А справа глядело на Федю море, фиолетово-синее среди желтых берегов. Машина повернула — желтые увалы заслонили море. Машина прошла дальше, опять повернула — и еще раз мигнуло море синим глазком. А потом уж и совсем пропало.
Незнакомые горы встали вокруг и заслонили все, что до сих пор знал и любил Федя. Он вздохнул и стал глядеть по сторонам — на кукурузные поля, на виноградники, на колхозы, лежащие у дороги… Но ни одного колхоза не было такого хорошего и красивого, как их колхоз. А что же будет там, где ни гор, ни моря нету?.. И Данилки нет!
А Данилка побрел домой. Достал свои камни. Поглядел на свет сердолики. А он еще злился тогда на Федю, хотел его со двора прогнать. Да если бы Федя сейчас хоть все его камни закинул в море, Данилка бы и слова ему не сказал и сердиться на него не подумал бы!
