Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести - [2]
Домов нет. Можно подумать, что и людей здесь нет. Но это посторонний человек мог так подумать. А Груня знала, что весь колхоз Городище здесь и ни одна колхозная семья не покинула свою землю.
Груня стояла, жмурясь от ветра, и раздумывала, в какую сторону ей пойти сначала. В ригу, что стоит на задворках возле самого поля? Или спуститься к реке, в кузню? Или забежать в соломенный шалаш, который притулился под елками?
«Побегу за Стенькой, — решила Груня, — а потом с ней вместе — за другими».
Но зашевелилась в шалаше соломенная дверь, приоткрылась немного, и сама Стенька вылезла на улицу. Концы большого серого платка торчали у нее на спине, а из коротких рукавов высовывались покрасневшие руки.
— Стенька, ты куда?
— К тебе!
— А я к тебе!
Стенька мелкими быстрыми шагами подбежала к Груне. Ее смешливые серо-голубые глаза блестели и радовались неизвестно чему.
— Руки-то хоть в карманы спрячь, — поежившись, сказала Груня, — на тебя глядеть-то холодно!
— Тебе холодно, а мне нет, — ответила Стенька и пошевелила растопыренными пальцами. — Зима, что ли!
— Знаешь, что я тебе скажу… — начала было Груня.
Но Стенька перебила:
— Нет, что я скажу! Наш Трофим все выскакивает на улицу босиком — возьмет и пробежит прямо по снегу. Мать нашлепает, а он опять! А дедушка Мирон Телегин взял да ему свои сапоги отдал! Новые! Нигде не худые! Говорит — пусть бегает, ему хочется побегать. А я, говорит, уж старый. Трофим-то маленький, а сапоги — во какие! Чудно до чего! А Трофиму — хоть бы что!
— Да подожди ты!.. Как сорока!.. — крикнула на нее Груня. — «Трофим, Трофим»!
— А ты не кричи! Не больно я тебя боюсь!
Груня вспомнила наказ, который ей давала мать, и сказала тихо:
— Я не кричу. Это я так. Нам с тобой одно дело есть…
Груня подумала, что Стенька как узнает, какое это дело, так сейчас удерет да и забьется опять в свой шалаш. Поэтому она объяснила как можно мягче:
— Ведь до шоссе недалеко… Да можно и не помногу. Ну, хоть сколько-нибудь принесем — и то польза!
Но Стенька и не собиралась отказываться. Наоборот, она обрадовалась, будто ее позвали на праздник:
— На шоссе всей гурьбой — вот весело! Пойду скорей у мамки мешок попрошу!
Если бы Груня знала, как надоело Стеньке сидеть в соломенном шалаше, в духоте, в тесноте, среди вздохов и невеселых разговоров! Там одна бабка Вера доймет — как начнет вспоминать немцев, как начнет их ругать да проклинать, а у самой так лицо и дрожит и губы дрожат… А что они — слышат, что ли? Их уж вон как погнали — из Ржева выбили и дальше гонят.
— Пойдем сначала Ромашку позовем, — живо сказала Стенька. — И Федя там.
— А Раису?
— И Раису позовем. А что — барыня, что ли?
С Ромашкой они сразу поссорились.
Когда девочки прибежали к риге, Ромашка прибивал над дверцей риги отставшую доску.
Стенька подскочила к нему:
— Ромашка! Бросай сейчас же! За картошкой идем!
Ромашка приподнял свою лобастую голову и, не выпуская молотка, отпихнул на затылок пилотку. Он глядел спокойно, слегка снисходительно, и крупный рот его не спешил улыбаться.
— Идете, так и идите, а я дело бросать не буду. Я не прибью, так никто не прибьет. Мужиков здесь нету. За какой-то еще картошкой!
— Эту картошку нам на посев привезли, — пояснила Груня, подталкивая Стеньку.
Но Стенька не унималась:
— Ишь ты какой! Мы будем тащить, а ты есть будешь! Бросай, идем сейчас же!
Ромашка рассердился:
— А ты не командовай! Девчонка, а тоже командовает! Вот как щелкну сейчас!
— «Щелкну»! Не грози на грязи, прежде вылези!
Груня опять подтолкнула Стеньку:
— Да подожди ты! Помолчи!.. Мы ничего не командуем, Ромашка, — сказала она, — мы просто тебя зовем помочь. И всех ребят позвать надо — Федю, Леньку Козлика, Женьку Солонцова… Ромашка, позови ты их сам, а? А то они нас не послушаются… Да скорей, а то уж вон народ собирается!
Ромашка забил последний гвоздь.
— Идите собирайтесь сами-то. Без вас все сделаю, — проворчал он. — Так бы все и сказали сразу. А то ишь командирши какие явились!
— Ладно, делай, — сказала Груня, — а мы за Раисой пойдем.
Рыженькая, с крутыми косичками девочка Раиса не захотела вылезти из своего уголка возле глиняной печки за горном. В кузне было тесно, люди одевались, искали мешки, лукошки, ведра, дерюжки… Толкали друг друга, толкали девочек, кричали, чтобы кто оделся — выходил и не мешался здесь…
Дверь то и дело хлопала, впуская холодный сырой воздух в духоту кузни.
— Не пойду я! — слегка отдувая губы, сказала Раиса. — Куда это — на дождик-то!
— Только ты одна не идешь, — попробовала убедить ее Груня, — все идут. Потому что картошка всем нужна.
— А мне не нужна. Подумаешь! Что председателева дочка, то и будешь всех на дождик выгонять!
— А есть что будешь? — закричала Стенька. — Тебе есть тоже не нужно? Ты что, какой особый человек?
— Вот и особый. Не твое дело. Не пойду я мокнуть там…
— Да я на ее долю сама притащу, — примиряюще сказала Раисина мать, — пускай уж посидит дома.
— Вы, тетка Анна, только на свою долю притащите, — с обидой возразила Груня, — а две доли один человек притащить не может…
И, потянув за собой Стеньку, вышла на улицу.
Шли под моросящим дождем, по грязи, по сизому, набухшему водой снегу. Одеты были плохо — городищенские колхозники ничего не успели вытащить, когда фашисты жгли деревню. Кто в чем выскочил, тот в том и остался — в старых, пожухлых полушубках, в заплатанных одежонках, в которых только и ходили убирать скотину…
