Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести - [19]

Мать испугалась, увидев кровь:

— Егор! Что случилось?

— Да ничего. Поцарапался.

— А ну, покажи! Дай-ка я тебе завяжу. А ты слыхал? Корова наша пришла.

— Слыхал. Трофим сейчас был здесь, сказал.

— Только Буян не вернулся. Вишь, заболел в пути, прирезать пришлось. Жалко, хороший был бык. Да две телочки пропали… А так все пришли… Рыжонка меня все нюхала, нюхала, а потом как лизнет… — У нее дрогнул голос — Как лизнет прямо в лицо! Узнала!.. Ах ты, матушка моя!.. Да что ж ты, Егор, сидишь, голову повесил? Хоть бы порадовался с нами!

Но дядя Егор махнул рукой и прохрипел:

— Что мне радоваться? Сижу, как чурбан, целыми днями, один шагу ступить не могу. Радоваться! Живу, только людям мешаю!

Вечером, когда все угомонились на деревне, Трофимова мать пришла к Груниной матери. Груня чистила картошку на ужин и слышала разговор.

— Что делать с Егором? Посоветуй! — сказала мать Трофима. — Горюет, скучает шибко.

— Да ведь заскучаешь! — ответила Грунина мать. — От всего мира отрезанный. Дело ему найти надо. Работу какую-нибудь.

— А что слепой сделает?

— А вот подумать надо… Подожди, я к нему своего мужика пошлю.

— Да я его сама к твоему мужику направлю. Может, решат что-нибудь.

Дядя Егор и председатель встретились посреди улицы. Трофим держал отца за руку.

— Это ты, Касаткин?

— Я, Егор. Ко мне, что ли?

— К тебе. Давай поговорим. Просьба у меня…

Они все втроем уселись на бревне.

— Вот какое дело-то, Касаткин. Не могу я больше без пользы колхозный хлеб есть. Не могу, совесть мне не позволяет… Не найдется ли мне какой работы?

— Ну что ж! Раз совесть не позволяет, берись за дело. Я уж о тебе думал. А работы — как же нет? Работы сколько хочешь! Корзинки умеешь плести?

— Да плел когда-то. Только бы прутьев нарезать — сплету небось.

— Корзинки нужны. Крошни. А прежде всего веревки нужны… Ты веревки вил когда-нибудь?

— Не вил. Но попробовать можно. Люди вьют — может, и я совью.

— Веревки нужны, вожжи, супони… Лошадей у нас теперь прибавилось — двух из Шатилова прислали да двух из Корешков. Сбруя нужна. Тяжи нужны… А рук не хватает. Вот бы ты нас выручил!

Дядя Егор заметно оживился, приподнял голову, и даже лицо его как-то посветлело:

— Сделаю. Присылай льну.

— Ну вот и ладно. А насчет прутьев — не беспокойся. У нас в колхозе расторопная бригада есть. Скажу бригадиру — так они тебе целый воз прутьев нарежут!

С этого дня у Груни появилась еще одна забота — резать ивовые прутья и таскать их дяде Егору.

За прутьями они пошли в пасмурный день, когда сено разваливать было нельзя.

Груня и Стенька резали вдвоем — одна держала, другая подсекала ножом. Приходилось им лазить в гущу лозняка, с веток им на голову падали крупные холодные капли и проскальзывали за ворот.

Ромашка резал один, в стороне, — резал молча, усердно. Он всегда был молчалив и усерден в работе. А Женька балагурил.

Он кричал, что нашел гнездо с птицей, а никакого гнезда не было. Тогда он уверял, что птица только что улетела и гнездо унесла с собой.

Груня слушала его болтовню, молча собирала прутья, связывала их вязанкой и чуть-чуть улыбалась — ох уж и болтун этот Женька!

У нее было очень хорошо на душе. Сегодня с утра на их усадьбе заложили первый венец стройки…

ПАСМУРНЫЙ ДЕНЕК

Груня рано улеглась спать. На улице было сыро и темно. Она спала на сене в сараюшке, который пристроил дядя Сергей к их жилью. Эта постройка была из кольев и прутьев, а крыша — из еловых веток. Дождь шумел в густой хвое, будто нашептывал что-то… И под этот шепот сами собой смыкались ресницы и набегали теплые сны… Вот идет Груня по дороге, стоят по сторонам высокие малиновые травы и шумят. А где-то далеко слышен голос матери:

— Все льет и льет… Надо бы подождать косить… Трава погниет…

— Пожалуй, завтра народ в лес направлю… — Это отец говорит.

А где они? Голоса все дальше, дальше. А травы шумят, позванивают.

Шумно вздохнула под навесом корова и ударила обо что-то рогом. Легкие сны сразу разлетелись. И голос дяди Сергея, совсем близкий за плетеной стеной, негромко произнес:

— Там у овражка я елку заприметил. Ветром повалило. Аж на ту сторону перекинулась… Как мост над овражком. Вот бы осилить!

— Позови Настасью Звонкову — поможет.

Все затихло. Корова мерно жевала жвачку. Груня поцарапала стенку и шепнула в щелочку:

— Дядя Сергей… ты спишь?

— Сплю.

— Спишь, а разговариваешь?

— А ты чего скребешься?

— Дядя Сергей, я завтра с тобой в лес поеду. Мне хочется эту елку поглядеть… Я тебе помогать буду, сучья буду собирать, лошадь держать буду… Мне хочется эту елку поглядеть, как она — будто мост… Дядя Сергей, ладно?

Ответом был только глубокий сонный вздох.

«Все равно поеду, — подумала Груня и поглубже забилась в сено. — Только бы дождик перестал немножко…»

К утру дождь перестал. Сразу после завтрака дядя Сергей стал запрягать серого корешковского мерина в роспуски. Груня живо оделась в старую материну одежонку.

— Ты куда это? — спросил дядя Сергей. — Уж не в лес ли?

— В лес!

Дядя Сергей крякнул, затягивая супонь.

— Тугой хомут… А на чем поедешь?

— С тобой.

— На колесе?

— Да я уж примощусь!

— Ну мостись.

Дядя Сергей положил дощечку на роспуски, и Груня примостилась сзади. Мерин пошел крупной рысью. Серые комья полетели из-под копыт. Груня пригнулась.