Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести - [107]

Костя не хотел сознаться даже самому себе, что он не полюбил кроликов. Хоть и заботился о них и даже гладил иногда тех, которые в руки давались, но с тоской чувствовал, что они с каждым днем все больше и больше надоедают ему.

— Дело делать надо, а я тут сижу с ними! Хоть бы уж скорее покос начинался — все-таки работа была бы!..

Иногда, устав от книг и от кроличьей суеты, он начинал бродить по долине Кологоша.

— Вот тут хорошо бы посадить яблони, — прикидывал он, — склон солнечный… А вон там — ягодники… Хорошо! Лес кругом, никаких лесозащитных полос не надо. Может, «персиковую викторию» развести, как у Лисавенко, — она же так легко размножается! А какая ягода — чуть ли не в кулак! Да тут бы ее корзинами собирать можно, возами! Эх, жалко, однако, в Барнаул уезжаю!.. А что жалко? — продолжал рассуждать Костя. — Разве навек? Выучусь, так ведь опять же сюда приеду. Эх, выучусь — что мы тогда вместе с Анатолием Яковлевичем наделаем! И с ребятами!

У Кости даже дух захватывало, когда он заглядывал в будущее. Бродя по тайге со своим острым садовым ножом, он, чтобы набить руку, делал прививки: прививал осину на сосну, березу на лиственницу. Он хотел научиться прививать так, чтобы даже самый опытный садовник не мог привить лучше. И потом все-таки любопытно: а что получится, если береза приживется на лиственнице? Какая ветка вырастет?..

Но вот наконец наступил и покос. В Кологош пришли повозки, приехали все школьные технички с косами-литовками. Приехал старый Романыч. Приехал Толька Курилин — сын школьной уборщицы Анны Курилиной, и Романычева внучка Зина приехала…

Но кого же первым увидел Костя около своего кроличьего загона? Чья белая взъерошенная голова торчала над плотным лиственничным забором?

— Алешка! — обрадованно закричал Костя. — Неужели покосничать приехал?

Алеша Репейников соскочил с изгороди.

— И покосничать, — ответил он, — и вот… тебе помочь… с кроликами.

Костя положил ему руку на плечо.

— Знаешь что, — сказал он, — ты уж возьмись сам за это дело. А я косить пойду. Ты видишь, какие у меня мускулы? — Костя сжал кулак и согнул руку. — Ну, потрогай!

— О! — с уважением протянул Алеша, потрогав Костины мышцы. — Как железные!

— Ну вот! Ну что мне с такими руками — разве с кроликами нянчиться? Уж это скорее твое дело. Ты возьмешься?

У Алеши просветлело лицо.

— Ладно, — сказал он, глядя на Костю благодарными глазами, — я возьмусь, и я справлюсь. Ты, Костя, не беспокойся! — И, взвизгнув от радости, как девчонка, вприпрыжку побежал к иве, по которой можно было перелезть в загон.

— Э-э, подожди! — спохватившись, закричал ему вслед Костя. — А как там наши яблоньки?

Но Алеша даже не остановился.

— Хорошо, — прокричал он, — растут!

— Буйнопомешанный! — проворчал Костя с улыбкой. — Совсем на своих кроликах помешался.

Так и решили: Алеша ухаживал за кроликами, а Костя косил. А когда кончился покос, Костя, договорившись с Анатолием Яковлевичем, уехал из Кологоша, а Репейников остался вместе с Романычем доживать лето на заимке.

А летние месяцы проходили быстро, не оглянешься. Прошел июль — од-дай — с долгими днями… Вот уж и август — бичень-чабаттан-ай — тронулся в путь. День убавился, как говорят алтайцы, на дверную накладку (запор), а работы целая гора. Дожди помешали вовремя закончить покос. А как блеснули погожие дни, то подоспело все сразу: и сено сушить, и хлеб убирать.

Костя не видел дней — все они проходили на колхозных полях. Его уже вместе со взрослыми косцами посылали на луга. Отец его, лучший стоговщик в колхозе, учил сына укладывать стога, и бригадир поговаривал, что Костя — парень смекалистый, надо бы ему жнейку попробовать.

Ну что ж, если доверяют, почему же Косте не поучиться на жнейке работать? И наступил такой день, сухой и палящий, когда он, прислушиваясь к равномерному стрекоту жнейки, вывел ее на ячменное поле.

Дружная работа кипела в колхозе. Все — и маленькие и большие, — все, кто мог хоть чем-нибудь помочь, вышли в поле. Торопились убрать урожай, пока сияют погожие дни.

Тихо и безлюдно в эту пору было в деревне. Только в яслях и в детском саду прибавилось голосов, и шуму, и хлопот. Кто в обычное время дома управлялся с детьми, так нынче и те сдали ребят на руки колхозным нянькам.

Председатель колхоза, запыленный, почерневший, с красными от бессонных ночей глазами, все торопил и поторапливал. Его озабоченные глаза уже видели, как незаметно пробираются из-за гор серые облачка, как тянется легкая дымка над Катунью, цепляясь за темную хвою тайги.

Костя, захваченный веселым круговоротом горячих дней, пропахший мазутом и свежей соломой, помнил только одно: скорей, скорей!.. А когда поздним вечером приходил домой, то не мог даже доужинать — тут же и засыпал, опершись локтями на стол, и почти не слышал, как мать, смеясь и подтрунивая, отводила его на постель.

Ненастье наступило сразу. Костя сквозь сон услышал дробный стук дождя по тесовой крыше, но ему чудилось, что это где-то глухо и легко рокочет трактор. Еще не открыв как следует глаза, он вскочил:

— Что же вы меня не будите?!

Мать, с ухватом в руках, румяная от огня, выглянула из-за печки.