Толпа, окружившая Рега, хлынула вместе с ним к помосту, и бутылки замелькали в воздухе. Рег сел на первую попавшуюся корзину; о нем сейчас же забыли. Каждый говорил, не слушая других, но воображая, что на нем сосредоточено исключительное внимание. Две женщины, обнявшись и ругая друг друга, пели двусмысленные куплеты. Грустный мулат объяснял отставному полковнику преимущество двойного удара в подбородок. Франт возбужденно говорил всем о тягости жизни, сопровождаемой бесчисленными смертями; по его словам, это действует на пищеварение.
Рег молча следил, пораженный, по-видимому, действительно приятным состоянием духа каждого из собравшихся; едва уловимый, капризный тон голосов и жестов производил странное впечатление. Так вели бы себя миллионеры, вынужденные кутить в сельском кабачке; позы и лица носили высокомерный оттенок. Он посмотрел на часы, решил до десяти ожидать Фейта, налил в пустую жестянку из-под монпансье чего-то спиртного и выпил. Соррон встал, опираясь маленькими веснушчатыми руками о край стола.
— Произношу тост, — заявил он, — я говорю. Что происходит в городе? В конце концов мы помрем. К этой мысли привыкли. Это не торпеда, не удар по голове и не оскорбление. С этим освоились. У меня путаются в голове три вещи: жизнь, смерть и любовь — за что выпить? По логике вещей я должен выпить за смерть. А впрочем…
Он лизнул пальцы, щелкнул ими над головой полковника, а Регу на мгновение показалось, что это обмусленная рука ничтожества перелистывает Великую Книгу.
— Впрочем, — продолжал Соррон, — я буду оригинален. Пью за ожидание смерти, называемое жизнью; может быть, это тонко для вас. Кроме того, мы имеем все причины жаловаться. Наступил голод, рабочие и негры осаждают торгующих, требуя дешевых цен; торговля в убыток; лучше не торговать совсем. Я так и сделал. Я ликвидирую. Кричите, делайте шум, кричите!
Он закричал сам, и полтора десятка вспотевших от напряжения людей ответили ему яростным воем, стуча ногами и кулаками. Над столом поднялись седые усы полковника.
— Я пью, — сказал он, небрежным жестом обращаясь ко всему обществу, — за белые волосенки моей дочери. В следующем месяце ей было бы одиннадцать лет. Она — сто двадцать шестая или первая в этом счете. Еще одно маленькое примечание: сегодня умерло четыреста восемьдесят два человека, из них сто двадцать шесть белых.
Он взмахнул стаканом и раскланялся, в глубоком молчании остальных. Лицо его продолжало оставаться все тем же пьяным и вежливым.
Взбешенный кощунством пьяного идиота, Рег встал, желая что-то сказать, еще темное для себя, но в этот момент грянул пухлый удар выстрела, с верхней полки, играя разноцветным блеском, полетели, звеня, осколки чайной посуды. Женщины завизжали. Рег успел заметить в облаке порохового дыма кофейную руку, вторично поднимающую револьвер; мулат облюбовал красивую фаянсовую вазу с печеньем, прицелился, нажал спуск, и белые сухие лепешки, шелестя, посыпались из разлетевшегося сосуда.
— Что вы делаете? — закричал Соррон.
— Очень смешно. — Мулат хихикал. — Я могу еще выстрелить, у меня глаз верный.
Апельсин, пущенный с другого конца помоста, ударил его в нос. Мулат дернул головой, как лошадь, остолбенел и разразился ругательствами. Второй апельсин задел его по уху; жесткие гранаты, орехи, бананы, мандарины, куски дынных корок, свистя, прорезали воздух, шлепаясь то в голову мулата, то в стену за его спиной; он завертелся, взвыл и потряс револьвером.
Оглушенный, с отвращением и досадой, Рег встал, намереваясь уйти, но в этот момент пришел Фейт, и свалка окончилась. Доктор появился с двумя собаками: шотландским сеттером и волкодавом; шум прекратился, взоры всех обратились к двери, куда повернулся и Рег.
Он увидел хорошо сложенного мужчину в белом костюме, белокурого и медленного в движениях; к его утомленному лицу с выпуклым белым лбом очень шел галстук цвета подгнивших листьев. Фейт был пьян, бледен, но среди пьяных же казался трезвее, чем прочие. Раздались крики:
— Вы очень запоздали!
— Привет ренегату!
— Привет доктору!
— Эскулап не замарал лап!
— Умирающие приветствуют тебя! — сказал франт.
— Приветствую умирающих! — любезно ответил Фейт и сел боком на стол, ударяя хлыстиком с серебряной рукояткой по ореховой скорлупе. — Я утомлен, господа, но еще выпью с вами и побеседую. Щекотно жить на свете.
— Я хочу узнать, — сказал Рег, — жив ли и где находится доктор Глед. Не знаете ли вы, господин Фейт? Я хочу найти этого человека.
— Улица Трубадура, — ответил Фейт, скользнув по лицу Рега серыми, ласковыми глазами, — номер одиннадцатый, третий этаж направо.
К этому времени пьяная суматоха сосредоточилась вокруг женщин. Сквозь группу мужчин виднелись голые плечи; там, видимо, происходило нечто таинственное и забавное, потому что легкий напряженный смех сопровождался невнятными упрашиваниями. Некто, стоявший позади всех, судорожно тиская пальцы сложенных на спине рук, повернулся, и Рег, встретив его маниакальный, возбужденный взгляд, узнал полковника. К Фейту подошел маленький брюнет с остановившимися глазами.
— Я слышал, — сказал он требовательным и в то же время равнодушным голосом, — что вы оставили больницу.
