Том 2. Пролог. Мастерица варить кашу - [94]

– Не знаком с ним, – успокоил Волгин усатого старика, подумав, что он сообразил неловкость своего отзыва о Савелове при друге этого «разбойника».

– А он подходил к вам.

– Просто хотел показать любезность.

– Видите, господа, каково положение дел? – Продолжал усатый старик. – Господин Савелов заигрывает с господином Волгиным, ищет его приятельства! – А знаете ли вы, кто господин Волгин? – Извините, милостивый государь, что говорю о вас при вас: разговор идет о деле, лишние церемонии не у места, – заметил он, обращаясь к Волгину, и продолжал: – Господин Волгин, по словам Соколовского…

Вероятно, Волгин услышал бы о себе характеристику, совершенно сходную с тою, какую сочинял себе, посмеиваясь в своем углу перед приездом Савелова, но слова усатого старика были перерваны говором: «Тише, тише! Виктор Львович хочет сказать что-то».

Илатонцев начал, – все по плану, – как нельзя лучше, что некоторые из его гостей, говорившие перед обедом с Григорием Сергеичем Рязанцевым, были очень заинтересованы мыслями Григория Сергеича о деле, которое занимает всех здесь; что другие гости, услышав от этих за обедом о их разговорах с Григорием Сергеичем, тоже заинтересовались…

А Савелов между тем нагнулся к уху своего приятеля и шепнул что-то. Друг пришел в такое удовольствие, что стал потирать свои пухленькие ручки, кивая головою другу.

По общему желанию прошу вас, Григорий Сергеич, заключил хозяин, обращаясь к Рязанцеву. – Будьте так добр, полнее развейте нам мысли, которыми возбуждено наше любопытство.

Сияя радостью, Рязанцев очень красноречиво поблагодарил общество за честь, которую оно оказывает ему своим вниманием, мило и с достоинством выразился о слабости своих сил, ободряя себя тем, что общество будет снисходительно к недостаткам, которые он сознает в себе как оратор, и обещая, что если он не умеет ослеплять великолепными словами, то постарается изложить с ясностью принципы, справедливость и практичность которых открыта им посредством добросовестного и долгого изучения и размышления; – все это было, положим, совершенно лишнею риторикою, но меньшего красноречия и нельзя было ждать от наивного добряка. Волгин знал его и был приготовлен услышать множество пышно-скромных фраз, но при всем своем знакомстве с простодушием красноречивого прогрессиста захлопал глазами от окончания прекрасного вступления. – Будучи уверен в сочувствии общества, – продолжал Рязанцев, – он просит сначала почтить вниманием те немногие слова, которые желает сказать его друг, Яков Кириллыч Савелов.

Волгин хлопал глазами. Быть дураком, – Волгин пони мал что очень можно быть дураком, и очень глупым дураком, он прекрасно знал это по себе, – но быть дураком до такой степени – это было уже непозволительно, даже по мнению Волгина: как не понимал Рязанцев, что связывает себя по рукам и по ногам, прося благосклонное общество слушать Савелова? Как он не понимал, что теперь его речь должна будет быть только отголоском слов Савелова? Как отнимать у себя всякую свободу? Как выставлять самого себя только прихвостником своего друга? – Конечно, понятно, слишком понятно после той глупости, какую он сделал, устроив приглашение Савелову быть на этом обеде, – после такой глупости никакое тупоумие не должно удивлять – рассудил Волгин и перестал хлопать глазами.

А Рязанцев между тем, в восторге души, объяснил благосклонному обществу, что слова Якова Кириллыча будут наилучшим вступлением к его собственной речи, просил общество обратить на слова Якова Кириллыча все то внимание, какого заслуживают произносимые публично, глубоко обдуманные, строго возвышенные слова государственного деятеля, изучившего великий вопрос во всей широте и полноте, – и, смеет прибавить он, Рязанцев, – государственного деятеля, коротко знающего все сокровеннейшие предначертания правительства, – и, отваживается сказать он, Рязанцев, государственного деятеля – талантам которого вверено важное участие в развитии этих предначертаний, – он прибавляет это, не опасаясь быть обвинен в пристрастии к Якову Кириллычу, дружбою которого гордится.

Он замолк наконец, потирая руки в восторге.

Савелов отвечал на восторги своего друга комплиментом его учености и гению – и, принесши этим необходимую дань пустословию, продолжал просто, коротко, дельно.

Он говорит собранию помещиков. Он слывет врагом, злодеем дворянства. Он не будет оправдываться. Он предоставляет времени оправдать его. Он хочет говорить не о себе. Он хочет только объяснить мысли правительства, которые, по справедливым словам его уважаемого, и ученого друга, известны ему. Правительство решило уничтожить крепостное право. Это признано необходимостью по двум причинам. Крепостное право противоречит духу, века, оно было пятном для России во мнении Европы. Другая причина состоит в том, что оно несовместно с правильною администрациею, мешало государственному порядку. Естественно, что реформа, столь важная, возбуждает много разных толков. Некоторые из них совершенно ложны. Крепостное право будет уничтожено. Но право собственности останется священно. Правительство не может хотеть вреда никакому сословию. Невозможно выгнать десятки миллионов людей из домов, занимаемых ими; но за все неизбежные уступки помещики должны быть вполне вознаграждены крестьянами. Могут ли помещики опасаться, что вознаграждение не будет достаточно, когда им самим поручается сделать оценку? Точно так же напрасны и все другие опасения их, – напрасны по той же причине: им самим поручается заняться осуществлением реформы. Все подробности нового устройства будут определены их собственными трудами. Поручение, возлагаемое на них, очень обширно и многосложно. Излишняя медленность была бы несогласна с видами правительства. Но оно совершенно понимает, что и торопливость в таком трудном и запутанном деле была бы вредна. Великая реформа, конечно, потребует много времени для своего совершения. Полагаясь на патриотизм дворянства, правительство будет терпеливо. Пусть дворяне добросовестно изучают, обдумывают великий вопрос. Приготовившись к основательному разрешению его, они будут собираться по губерниям; в каждой губернии они выработают устав, соответствующий местным интересам. При таком порядке дела можно быть уверенным, что великая реформа не нарушит выгод помещиков. – Есть еще опасение, которое также должно быть рассеяно. Думают что общественный порядок может подвергаться опасностям. Нет. Администрация не потерпит никаких беспорядков, и уже приняты меры, чтобы она повсюду имела под рукою достаточные силы для подавления беспокойных движений в самом начале; для этого по всем частям государства расположены войска.