Том 2. Пролог. Мастерица варить кашу - [136]

Признаться, не стоило б, – да и не следовало бы писать о Насте, когда любишь такую славную молодую даму, как Власова, такую девушку, как Надежда Викторовна, и когда дружен с таким благородным человеком, как моя милая Мери. Подумавши о них, стыдно вспоминать о своих нежностях с этой бесстыдницей. – Но долг выше; надобно быть добродетельным; Настя – это драгоценность для подкрепления молодого человека в добродетели.

Добродетель не может не огорчаться, встречая неожиданное сопротивление со стороны порока. Я был огорчен Настею. Но огорчения добродетельных людей не могут быть продолжительны: провидение бодрствует и утешает; то самое, что сначала показалось огорчительным, обращается в пользу добродетельному и радует его. Это сбылось и надо мною: принял Настю в свои объятия с огорчением, а через полчаса уже сам гонялся за нею с большим удовольствием. Умная куколка, в сотню раз умнее меня!

Уставши вчера писать, рассудил, что если не удастся сесть убивать время за шахматами, не стану скучать без дела, не буду ждать Надежду Викторовну и Мери, поеду похищать прекрасное дитя с формами двадцатилетней девушки и невинным сердцем. Оказалось, что Виктор Львович ушел гулять. Я поехал принять на себя заботу о нравственном возрождении девицы, по простодушию задирающей ножки выше, нежели одобряется обществом. Солнце было еще не совсем близко, когда будущий воспитатель завидел деревню Дедюхиной.

По дороге от дома навстречу мне шла – я узнал по ногам, до колен обрисовавшимся из-под юбочки, прежде чем можно было рассмотреть даже хоть цвет платья. – шла Настя; завидевши экипаж, нуждающаяся в нравственном возрождении бросилась бежать к приближающемуся возродителю. – хорошенькая и невинная моя! – Она ждала меня, и с каким рвением стремится она к обещанным ананасам, хоть еще и не предчувствует, что они – более, нежели ананасы: они залоги ее возрождения! – На расстоянии, соразмерном способности моих глаз при помощи очков, стал я видеть, как развевается юбочка ее, мелькают из-под юбочки колена. – разгорелось лицо. – еще миг, она вспрыгнула в коляску и прямо, со всего маха, накинулась не на корзиночку с ананасами, а на самого меня. – я успел покачнуться вперед, опершись руками о подушку, чтобы она не опрокинула меня и не хлопнулась лицом о зад коляски, а она, стиснувши меня, рыдала скороговоркою: «Миленький, что вы хотите сделать со мною? Вы хотите просить. – она говорила мне. – вы хотите просить Зинаиду Никаноровну, чтоб она отдала меня вам! Миленький, пожалуйста, не просите! Вы убьете меня, миленький, если вовсе возьмете меня к себе! Я, миленький, всегда готова с удовольствием делать с вами все, что только хотите. – и без ананасов, с удовольствием, миленький, потому что я очень полюбила вас, миленький. – только вы убьете меня, миленький, если станете просить ее, чтоб она отдала меня вам. – потому что она отдаст, – отдаст, – ох, отдаст! – А я ни за что не хочу жить с вами, миленький. – только не просите меня у нее, тогда и без ананасов, миленький, я так полюблю вас, что никому, кроме вас, не дам и дотронуться до себя; если вам это не нравится! – Ей-богу, никому. – и Феде не дам даже и пощупать меня, не то чтобы другое что, неприятное для вас. – а вас, пожалуй, и в бане буду мыть, и хоть середи самого сна будите меня, буду просыпаться для вас!» – Целый дождь слез лился мне на лицо, а тискала она меня изо всей силы, так, что иной раз трудно было перевести дух. – Непонятная связь мыслей, но общий смысл ясен: она не хочет быть моею любовницею.

Я обнял ее и стал успокоивать, велев кучеру ехать шагом: видно, что разговор пойдет интимный, который надобно кончить подальше от ушей Зинаиды Никаноровны: нет, не для ананасов она ждала меня на две версты перед домом! – «Не плачьте, Настенька, я не буду просить Зинаиду Никаноровну. – не бойтесь, я не хочу ничего такого, на что не согласна вы сама». – Она понемножку уверилась и успокоилась.

– Вы совсем перестали бояться, что я буду просить вас себе у Зинаиды Никаноровны? – Да, да, совсем перестала бояться. – она прыгала в коляске, так что мне надо было держать ее, чтоб она не вывалилась; она хлопала в ладоши и накидывалась на меня целоваться. – Хорошо, Настенька; но скажите же мне, я не могу понять: почему вы не хотите, чтоб я выпросил вас себе у Зинаиды Никаноровны, когда вы так рады любить меня даже без ананасов? Да усядьтесь, а то упадете. – я усадил ее, поднял корзиночку, поставил ей на колени, чтоб ей нельзя вспрыгнуть. – Берите ананас, кушайте и растолкуйте, почему мне не просить вас себе у Зинаиды Никаноровны?

Она схватила ананас: – Самая важная причина, душенька, она откусила: – самая важная; без самой важной. – она зачавкала, – причины я ничему на свете не была бы так рада, как тому, что вы выпросили меня себе, – она опять почавкала. – душенька моя, потому что я уже ужасно полюбила вас.

Кусая, чавкая, кусая и чавкая, она объяснила мне «важную причину». - причина действительно важная; – как ни суди, как ни огорчайся, а нельзя не признаться: умница моя куколка, очень благоразумная куколка.

Зинаида Никаноровна очень любит ее; Зинаида Никаноровна давно говорит ей, что она еще глупа, надобно ей быть умнее; но Зинаида Никаноровна только так называет ее глупою. – а сама ж говорит и то, что она хоть и глупа, но все же не такая глупая, чтоб нельзя было уж и положиться на нее, что она будет становиться умнее. Она и теперь уж довольно умная, и сама Зинаида Никаноровна видит это. Да, разумеется, видит. – а то не стала бы думать, что можно будет отпустить ее жить своим умом, не стала бы думать и обещать, потому что любит ее. А Зинаида Никаноровна обещала ей: вот, со дня на день Зинаида Никаноровна ждет Ивана Кириллыча. – Иван Кириллыч брат Петра Кириллыча, только не такой: Петр Кириллыч дурак и только умеет бездельничать, да воровать головы сахара, да выпрашивать деньги. – вчера он выпросил у Зинаиды Никаноровны пятнадцать рублей, – ах, какая добрая эта Зинаида Никаноровна! – Вовсе и не нужно бы давать: пусть не крадет, урок бы ему. – но Иван Кириллыч не такой: он умный и сколько получает! – Он дослужился до полковника и командовал полком, – и сколько он получал! – А теперь он будет полицеймейстером – где-то, бог знает где-то, не вспомнишь, только в самом большом и хорошем городе, – там и хлебом торгуют, и ужасно богатые там купцы! – И он будет получать много, много ужас сколько! – И он теперь в Петербурге по этим хлопотам, и уж определен, и скоро выедет на свою должность. – и заедет в Симбирск, там у него мать. – чтобы она посмотрела на него, порадовалась, и оттуда проедет к Зинаиде Никаноровне. – непременно, он обещался, и Зинаида Никаноровна не пропустит его, пошлет Петра Кириллыча в Симбирск взять его, привезти, если б он сам стал забывать, что обещался приехать и к брату. – да и не забудет сам! – Он переписывается с Зинаидою Никаноровною и ужасно любит ее! И Зинаида Никаноровна обещалась ей отдать ее ему: он возьмет, непременно! Зинаида Никаноровна говорит: «Он возьмет тебя, Настя, я устрою это». - говорит Зинаида Никаноровна. И как хорошо говорит ей Зинаида Никаноровна! – «Я и не подумала бы, Настя, что надобно устроить это, потому что ты еще слишком глупа – но такой хороший случай, Настя: нельзя пропустить». - и все говорит, как надобно быть умною… Настя стала рассказывать мне, как надобно ей быть умною…