Том 2. Пролог. Мастерица варить кашу - [130]

Она пропадала довольно долго. Наконец прецеремонно явилась в дверях, постная, совершенно убитая видом страданий Зинаиды Никаноровны. «Пожалуйте, Владимир Алексеич; Зинаида Никаноровна просят». - проговорила на унылый распев. – «А долго же возились вы Зинаидою Никаноровною: видно, узлы у корсета затянулись, трудно было расшнуровать? Да она легла бы в корсете. – ее я не стал бы щупать, что там у нее под блузою, есть шнуровка или нет, – зачем было столько хлопот? Лишь скинуть бы платье да надеть блузу». – «Как вам не стыдно говорить это, когда Зинаида Никаноровна в самом деле больна!» – процедила сквозь зубы моя жеманная куколка, чрезвычайно обижаясь за свою больную.

Больная лежала как следует, в белой блузе, прикрывшись легким одеялом. На столике у кровати стояли микстуры, стакан неполный с водою, от которой пахло гофманскими каплями: вон как, не на шутку она больна! – Должен был понимать я: – стакан не полный, она пила из него. Между этих медикаментов – вижу: сафьянная коробочка – это лекарство уж не ей, а мне, для исцелении меня от дурных чувств к ней. Но что такое? Перстень? Велика коробочка; булавка для галстука? – Все-таки не походит: широка коробочка. Но что бы там ни было, это деликатно: не деньгами, а вещичкою – вылечусь я: это гораздо благороднее.

А Зинаида Никаноровна была очень больна: едва могла говорить, чуть-чуть шевелилась, когда не забывалась; а когда заговаривалась до забвения болезни, ораторствовала и жестикулировала с энергиею, которая сделалабы честь самой здоровенной женщине в целой губернии; да и мудрено было б ей не забывать своих физических страданий: душевные были слишком мучительны. Вспоминая, что больна, она опять изнемогала до слабости, близкой к обмороку: тише, тише. – и закрыла глаза, молчит… «Ах боже мой. – Кажется я забывалась, так ослабевала». – «Да, Зинаида Никаноровна, вы забывались».

Как она любила его! Чем она пожертвовала для него! – Я не без интереса узнал, что, кроме всего, чем женщины обыкновенно жертвуют для любимого человека, она пожертвовала для Виктора Львовича губернским предводителем. – вот это точно редкое доказательство любви: многие ли жены мелкопоместных дворян могут похвалиться, что бросали губернских предводителей для других, еще более возвышенных привязанностей? Мне следовало бы плакать от умиления с разинутым ртом от удивления, тем больше следовало, что губернский предводитель был очень благороден: в два года он прикупил к ее родовым тридцати душам еще пятьдесят в этой же деревне и соседнюю деревню в семьдесят с лишком душ. – и она вполне убеждена, что через год, много через полтора он купил бы ей еще Енотаевку. – она уговорила владельца, оставалось только действовать на губернского предводителя; – а в Енотаевке больше полутораста душ. – и сколько лугов! Восемьсот шестьдесят десятин превосходных лугов! В здешних местах это клад, это золотой рудник…

Действительно, она принесла Виктору Львовичу очень большую жертву; я понимаю и жалею; но что я могу сделать? Ничего, к несчастию.

О, пусть я не говорю этого! Она знает силу мою над мыслями Виктора Львовича. – она горько испытала эту силу, – потому что до сих пор мое влияние на него было во вред ей. – пусть я не отпираюсь, она говорит это не для того, чтобы упрекать меня, она даже понимает мое заблуждение, которое принесло ей такое горе: я смотрел на нее как на женщину, которая изменяет мужу. – против таких женщин все вооружены. – но – ох, ах и проч., - но не всегда можно порицать их, иногда они заслуживают более сострадания, нежели порицания. – потому что сами мужья заставляют их жаждать другой любви. Таково было и ее положение. Ее муж женился на ней не для того, чтобы любить ее, а потому, что у нее было восемьдесят душ…

– Вы увлекаетесь, Зинаида Никаноровна, это вредно вам. – заметил я, рассчитывая, в какое время у нее составилось восемьдесят душ приданого, когда родовых было тридцать, первое благородство губернского предводителя имело пятьдесят душ и проч.

– Это правда, я увлекаюсь, – согласилась она и стала впадать в изнеможение.

Но когда я услышу о жизни ее мужа, я вполне оправдаю ее. Он живет на ее счет, – он не имел ничего и теперь не имеет, он служил в дворянском собрании ничтожным чиновником. – и чем же он благодарит ее за свое содержание. – за то, что она была готова любить его! любила его?..

Вам вредно увлекаться, Зинаида Никаноровна, заметил я, видя, что подтверждаются слова достопочтенного мужа, уверявшего, что он бывал мужем своей жены не по названию только. – и рассчитывая, что когда так, был промежуток от губернского предводителя до Виктора Львовича. – и пожертвование енотаевскими лугами для Виктора Львовича становится сомнительно; или промежутка не было? – Не могло не быть; она не из тех женщин, которым нужно двух мужчин: и один-то редко нужен, это пустое занятие. – для Енотаевки можно трудиться; без цели, что за охота? Изредка может найти и такой стих- конечно; но изредка, потому что дельной голове некогда много фантазировать.

– Даю вам честное слово, Зинаида Никаноровна, ко не считаю вас женщиною, которая увлекалась бы чувственностью. Физическое наслаждение любовью не в вашем темпераменте. – и скажу более: ничтожно для вас сравнительно с другими. – высшими. – побуждениями привязываться к человеку.