Том 2. Пролог. Мастерица варить кашу - [123]

Но прямо высказать свое желание быть гувернанткою Юриньки, – она слишком хорошо понимала, что это невозможность. Как привык думать о ней Виктор Львович? – Он знал ее в то время, когда она едва умела читать и по-русски. Она оставалась в его мнении девушкою, которую нелепо и во сне увидеть гувернанткою… Кроме того, что мог он подумать и о ее правилах? Он знал, что она уезжала в Париж. Это не мешает мне уважать ее. – потому что она теперь видит, мои предубеждения против нее рассеялись, я уважаю ее. – о, она не забудет этого! – Она пожала мне руку. – Но не все так понимают вещи, как я… Необходимо было, чтобы прежде увидели, каков ее характер, каковы ее правила. Только тогда могли бы не найти нелепостью, не называли бы наглостью ее желание, чтобы поручили ей Юриньку. Она должна была скрывать эту мысль.

Каким же образом могла она возвратиться к семейству Илатонцевых, чтобы увидели, что могут поручить ей Юриньку? – Я могу осуждать. Она прибегла к хитрости. Пусть я осуждаю. Но… но… Нет, я не буду осуждать ее слишком строго… О, когда она найдет силу рассказать мне все, я не буду осуждать ее. Она не моралистка. Она не имеет права быть моралисткою. Но она не вполне согласна с моим взглядом на увлечение женщины. Он благороден. Он был бы и верен при другом общественном устройстве. Но при нынешнем… Нет, нет! – Не дай бог никакой женщине пользоваться правом свободы, которое принадлежит ей как человеку… О, слишком много страданий…

Приехавши в Петербург, она узнала, что место, для которого решилась она сделаться на время горничною, уже занято. Это было тяжелым ударом. Но – она переносила разочарования, гораздо более страшные, и не падала духом. Вообще ее положение не таково, чтобы ей можно было унывать. У нее есть несколько денег. Есть вещи, на несколько сот рублей. Дядя, в случае надобности, поделится с нею всем, что имеет. – она уверена; да и я вижу, вероятно, что он добрый человек. Полгода. – больше, год. – она может прожить без нужды. А в это время успеет найти себе уроки в пансионах. Она хорошо говорит по-французски. Поучится немножко, будет годиться в преподавательницы географии, истории. – в Париже такая преподавательница показалась бы не довольно приготовленною, а в Петербурге требования не так высоки, не правда ли? – О, теперь она не погибнет!

Пока мы живем в деревне, ей нет особенной неприятности быть горничною. С такою милою девушкою, как Надежда Викторовна, эта должность не имеет сама по себе ничего тяжелого или скучного, – не имеет даже ничего унизительного. – я могу найти, что это чувство служанки. – пусть так; но она не чувствует себя униженною тем, что она прислуживает Надежде Викторовне. Неприятно было б остаться горничною только потому, что общество смотрит на прислугу с пренебрежением. Но презрение или, уважение общества, которое собирается у нас, здесь, очень мало интересует ее. В Петербурге она едва ли встретит кого-нибудь из этих людей. И если встретит, они сами не очень важны там. Она останется горничною, пока мы живем в деревне. Это полтора, два месяца. – можно потерпеть; и должно, потому что надобно ж иметь время списаться с madame Lenoir. Madame Lenoir знала ее план. – до сих пор одна; я второй человек, с которым она говорит откровенно. Другим нельзя говорить правду; да и не нужна им правда…

Я пожал ей руку. – У вас есть недостаток, Марья Дмитриевна- и очень важный. Вы немножко слишком хитра. Но я от всей души полюбил вас.

– Я хитра. – как же была бы я не хитра, Владимир Алексеич? – грустно сказала она: – Я женщина; это значит, по вашим же словам: рабыня…

И в самом деле, возможно ли осуждать ее за то, что она немножко интригантка. – что она постаралась очаровать всех здесь? – Ее ждали с готовностью завидовать, осуждать, вредить. Она молода, хороша собою. Ее прошедшее дает прекраснейший материал для сплетен. Кто же, кому только угодно было бы подумать о ней со злобою, не догадался бы сообразить: «На два года уезжала жить одна. – ого! Понимаем-с! – Ты мерзавка, моя душенька». - и все ослы и ослицы с восхищением и негодованием ревут: «Мерзавка!» – и лягаются. А слава богу, кроме ослов и ослиц, почти нет людей: тем и держится общественное благоустройство. Если бы на тысячу людей с ослиными головами приходилось хоть по одному с человеческой, все погибло бы не более как в течение двадцати четырех часов.

Я стал говорить Мери, чтоб она не видела во мне препятствия своему плану. Когда она приобретет такую репутацию, что будут готовы согласиться поручить ей Юриньку я уступлю ей свое место. Для меня оно так неважно, и ненужно, что я долго отказывался взять его; и не взял бы, если бы не случилось так, что для меня было все равно, где бы ни провести лето.

Она была удивлена, тронута; но твердо сказала, что не может согласиться. Какое же сравнение между нею и мною?

Замена была бы во вред Юриньке. Она хочет пользы себе, но не со вредом для других. – Я стал говорить, что Юринька не потеряет, а выиграет. Для гувернантства нужна не ученость, а терпеливость, внимательность и т. д. Она и теперь была бы недурною гувернанткою, а в полтора, два месяца приготовится быть очень хорошею, я ручаюсь ей в этом. Она будет гораздо больше меня заботиться о Юриньке; это слишком вознаградит за то, что у нее меньше знаний, чем у меня. – Мы поспорили, и расстались большими друзьями. – она, прося меня не возобновлять разговора о Юриньке. – я, обещаясь не возобновлять, пока она не убедится, что, уступая ей место, я не приношу никакой жертвы.