Том 2. Пролог. Мастерица варить кашу - [105]

В тот вечер шалостей перед приездом Черкасова я сказал ей, что подкуплю ее кухарку и приду посмотреть на нее, спящую. – зачем она строга, зачем не позволяет мне заглянуть еще раз на ее грудь? – Я видел, почему же нельзя мне взглянуть еще? – Нельзя? – То я увижу, как она спит. – «Ах, боже мой, какой стыд!» – «Почему же стыд? Я видел многих девушек, которые спят очень мило, и не стыдились, чтобы я видел, как они спят». – «Ах, значит, они спят не так…» – Она остановилась, покраснела и засмеялась: «Я не хочу говорить с вами!» – «Они спят не так, как вы, хотели вы сказать – они спят не разметавшись. А вы разметавшись?» – «Ах, какой вы, право!» – Она потупила глазки. «Я угадал?» – «Нет». - сказала она сквозь слезы. Милая!

О, как бело должно быть все ее прекрасное тело!

Я вижу ее, – я вижу ее. Она разметалась, руки закинуты на подушку, одна ножка протянута, другая несколько согнута. – она вся перед моими глазами, сияющая белизною.

Она вздохнула и повернулась; правое плечико приподнялось, левое опустилось, – ручки легли вдоль корпуса. – она опять вздохнула и повернулась. – опять грудью вверх, мимо? – обе ножки протягиваются, левая тихо закидывается на правую, – опять опускается, обе ножки лежат протянутые. – левая остается протянута, правая сгибается под ее колено, – еще, еще, правая ручка ложится на согнутое колено, левая закинулась на подушку – правая поднимается выше по ножкам, скользит по корпусу и закрывает грудь. – Милая моя, я не жалуюсь на эту ручку, пусть она закрывает от меня грудь, ты вся прелестна, и я не могу решить, которая из твоих ножек лежит милее, – правая ли с дивным своим вгибом, левая ли, выпрямленная. – милая, дивная! О, останься так! Ты вся мила, как нежная грудь твоя!

О моя светлая, – вся ослепительная белая, – твой мирный сон распаляет меня! И ты будешь гореть, и ты затрепещешь страстью.

Я чувствую как будто юноша, еще не получавший ласки от женщины. Да и не в самом ли деле это будет первая женщина, которую обниму с полным упоением страсти.

Да, она первая будет наслаждаться так же страстно, как я. – те не наслаждались. – их утомленная вялость охлаждала и меня. Они не были женщинами в моих объятиях.

Ты, милая, первая будешь наслаждаться вместе со мною. – и с тобою первою я испытаю всю упоительность самозабвения страсти. – моей в твоей, твоей в моей. Я чувствовал, что еще не знал, как упоительны могут быть восторги наслаждения; – переживу ли я жгучую негу твоих объятий…

Всходит солнце, моя милая, – всходит солнце дня, который соединит нас. Милая, милая…

3. Да. Она милая, она моя милая.

Час ночи. Да, она вся такая, как я видел ее в моих грезах наяву вчера.

Ослепительно бела. Дивная чистота форм.

Она так мило, тихо спит. Безжалостно, бессовестно было бы снова будить ее. Хочу приковать себя к месту, пока сон станет одолевать и меня.

«Я женюсь, Анюта. Нельзя тебе оставаться здесь. Тебе надобно будет жить на особой квартире. Надобно выдать тебя замуж. Не печалься, Анюта. Я буду жить с тобою по-прежнему. Жена у меня будет гораздо похуже тебя; да хотя бы и не хуже, все-таки ты не лишняя».

При всей верности этого утешения Анюта опечалилась. Не то, чтоб она слишком любила этого человека. – пожалуй, она была бы не больше. – даже меньше огорчена, если б он не прибавлял утешения, что будет жить с нею по-прежнему. И опять не то, чтобы ей не нравился он: нравился, потому что ей было хорошо, очень хорошо быть его любовницею. Но хорошо было потому, что она жила при нем, в его хозяйстве. А жить на особой квартире, – она знала, будет совсем не то, совсем не то, так что довольно мало будет радости оставаться его любовницею. Не могло много утешать ее это его обещание: она понимала, что ее счастливое время кончилось.

Из трех с лишком лет, которые она прожила при нем, последние два года были для нее счастливым временем. Чего ей недоставало? – Всего было у нее вдоволь, чего только желала ее душа. – и желать больше было нечего; надобно было только благодарить бога.

Правда, Иван Ильич был не такой человек, чтобы бросать деньги попусту; а еще меньше того, чтобы какая угодно любовница могла иметь хоть маленькую власть над его портмоне. Но он был вовсе не скряга; он был только расчетлив, очень расчетлив, и тугого характера. Бросать деньги на чужие прихоти, это было не в его характере. Но сам он любил жить хорошо и перед этим временем занял такую должность, что вовсе перестал скупиться на себя; – зачем было скупиться? – Все-таки богател. Чудесная была должность! Ах, какая должность! Что было скупиться? Да и не хорошо было бы: приличие по должности требовало. Он не мог допустить этого, чтобы стали говорить: должность занимает, а жить не умеет. Оттого-то всего больше и не поскупился он сделать Анюту формально своею любовницею: стал занимать такую должность, а сам человек не женатый. – как это не видно было бы, какая у него любовница – где она? – Неужели он, на такой должности, живет с какою-нибудь прачкою или кухаркою? – Неприлично! – Потому ему и нельзя было: необходимость того требовала; для общества было надобно.

Он жил с комфортом, отчасти даже пышностью. А когда он возвел Анюту в сан формальной любовницы, то и ей пришлось пользоваться всеми благами его жизни.