Том 2. Произведения 1938–1941 - [26]

Меня интересует: когда я объясняюсь в любви новой свежей женщине, то у меня почти всегда, или верней часто, бурчит в животе или закладывает нос. Когда это происходит, я считаю, что наступил хороший признак, Значит, все выйдет удачно. Тут важно, когда начинает бурчать, вовремя закашлять. Вздыхать, кажется, не надо, иначе бурчание дойдет до ее слуха. От закладываемого носа тоже, бывает, исходят характерные звуки. Наверное, это происходит от волнения. В чем же здесь волнение? Половой акт, или что-либо подобное, есть событие. Событие есть нечто новое для нас потустороннее. Оно двухсветно. Входя в него, мы как бы входим в бесконечность. Но мы быстро выбегаем из него. Мы ощущаем следовательно событие как жизнь. А его конец — как смерть. После его окончания все опять в порядке, ни жизни нет ни смерти. Волнение перед событием, и вследствие того бурчание и заложенный нос есть, значит, волнение перед обещанной жизнью. Еще в чем тут в частности дело. Да, дело в том, что тут есть с тобой еще участница, женщина. Вас тут двое. А так, кроме этого эпизода, всегда один. В общем, тут тоже один, но кажется мне в этот момент, вернее до момента, что двое. Кажется что с женщиной не умрешь, что в ней есть вечная жизнь.

Заболевание сифилисом, отрезанная нога, выдернутый зуб

Почему я так боюсь заболеть сифилисом, или вырвать зуб? Кроме боли и неприятностей, тут есть еще вот что. Во-первых, это вносит в жизнь числовой ряд. Отсюда начинается система отсчета. Она более страшная система отсчета, чем от начала рождения. Там не помнишь, то есть у всех, страшность того никто не ощущает, то все празднуют (день рождения и имянин). Тем же мне и страшно было пребывание в Д. П. З. И во-вторых, тут еще плохо то, что это было что-то безусловно окончательное и единственное и состоявшееся и настоящее. И это в моем понимании тоже становится числом. Это можно покрыть числом один. А один, по-моему, это целая жизнь одного человека от начала до конца, и нормально это один должны бы чувствовать только в последний миг. А тут вдруг это входит внутри жизни. Это ни чем не поправимая беда. Выдернутый зуб. Тут совпадение внешнего события с временем. Ты сел в кресло. И вот пока он варит щипцы, и потом достает их, на тебя начинает надвигаться время, время, время, и наступает слово вдруг и наступает наполненное посторонним содержанием событие. И зуб исчез.

Все это меня пугает. Тут входит слово никогда.

<1932–1933>

Приложение II. Фрагменты произведений, до нас не дошедших >*

36-bis

пеночкой стучит

36-bis-a

хреном трёт супругу

37

вот зреет абенд вздохнули плечи

а пекарь двух печей семью калечит

и тени хитрого Петра

на плохо выбритом виднелись лбу Кутузова

и донесли светило сна Урусову

и без <нрзб.> У в бархате <нрзб.>

покажут на <нрзб.>

но он терпением как причт

спешил в похабство и париж

<Манон?> мелькая полусветской

повис от гибели на статуе

как бабочка качал он латами

здесь извините вышел кактус

и здесь хохочут <нрзб.> У пушки

что за платочек худой опушки

убранство бурного леса

любителей слеза

полезла . . . . . . . . . .

<Август 1926>

37-bis.

Евстафьев и Маргарита Кронпринцева

Евстафьев

я нахожусь в великом раздраженьи

есть у меня потребность в раэмножепьи

о ты широкая красавица

хотел бы я тебе понравиться

мечтал бы я но нету слов в смелости

и как ручей дрожат от страха челюсти

желал бы я с тебя сапожки снять

хочу за спинку я тебя обнять

твои мне нравятся большие плечи

они блестят как в церкви свечи

твои похожи ручки на статую

без одежды всю босую

мне хотелось бы к тебе приткнуться

о любви хотел бы заикнуться

да робею не могу

но ей Богу я не лгу

Кронпринцева

вы наверно лжете

. . . . . . . . . . . . . . .

смотрится в окно

кто подобно речке

говорит темно

и сжимает даму

толстую рукой

там проносят маму

хмуро за рекой

это спит обманута

злая не жива

и лицо натянуто

будто тетива

кто-то из корыта

говорит рабу

не носи открыток

я теперь в гробу

не носи мне супу

не носи конфет

что же нужно трупу

. . . . . . . . . . . . . . .

Гусарский полковник(вбегая). Генералу плохо, очень нехорошо, надо лекаря.

Генерал(входя). Глупости. Я здоров, а который час.

Гусарский полковник. Ваше Превосходительство час тридцать пятый.

Генерал. Ага хорошо, пора гостей хоронить.

Архиерей(появляясь). Молитесь.

Гусарский полковник

кончен вечер кончен бал

двинем люди по домам

кто не дерево упал

кто лежать остался там

у меня была жена

а осталась мне пустыня

а она раздражена

головой качает синей

развились ее кудряшки

потекла помада

бойтесь люди замарашки

Бога смерти ада

Мужья. Где наши котелки.

. . . . . . . . . . . . . . .

…есть хлеб чужого мужчины. Тот муж от ревности станет не живой.

Китаец. Да здесь же все пьяные. Никто не узнает. Укусите этот хлеб.

Ксения Львовна. Дайте мел я вам напишу.

(Китаец дает ей мел и она пишет: Малый хороший китаец я не буду кушать ваш хлеб ха ха.)

Китаец. А я говорю ешь, а то я тебя зарежу.

Ксения Львовна. Какой вы злой, как грузин.

Китаец. Мы все одного происхождения, вам всё нипочем. Смотрите какой я плотный, как памятник.

Входит Иванова.

Иванова. Как я устала и что теперь делать.

Архиерей (в дверях). Молиться.

Они в страхе бегут в соседнюю комнату. Там Фенфен разговаривает с Дашей и держит ее за косичку. Всем становится стыдно.