Том 2. Повести и рассказы - [53]

– Да… проехался – «по восточному обычаю»…

Вязов, насупившись, стоял у перил и смотрел вдаль. В голосе и в манерах рассказчика что-то казалось ему знакомым.

Барышня устала смеяться и вздохнула.

– Какой вы веселый человек! Должно быть, вам очень легко и приятно жить на свете… Скажите, пожалуйста, как вас зовут?

Господин поднял брови и вздохнул.

– «Что в имени тебе моем?» Я – испанский гранд, путешествующий инкогнито.

– Ого!

– Да-с…

Вязов встретился с ним взглядом. В глазах господина мелькнуло что-то, как будто и Вязов показался ему знакомым.

Барышня сказала:

– Ну, синьор, пойдемте на нос: тут от трубы несет дымом.

И они ушли.

Вязов медленно прохаживался по палубе. Он вспомнил, кто этот господин. Студентами в Москве, лет тринадцать назад, жили они в общежитии в соседних комнатах. Сосед был математик, звали его – Алексей Смирницкий. Он усердно зубрил лекции, но любил также бывать в обществе и очень увлекался оперой.

За горою догорала заря, спускались сумерки. Навстречу Вязову от носовой части палубы поспешно шел Смирницкий. Он шел своею характерною походкою, по которой Вязов сразу узнал бы его, – мелкими шажками, ступая носками в стороны и слегка размахивая назад руками.

Улыбаясь, он остановился перед Вязовым и сказал:

– Николай Петрович, ведь это, брат, ты!

– Я, Алексей Алексеевич!

– Вот встреча! Голубчик! Ну, здравствуй, здравствуй. Смирницкий поспешно обнял Вязова, они три раза поцеловались накрест.

– Вот, брат, не ожидал! – заговорил Смирницкий. – Ну, как ты, что? Куда едешь?.. Погоди-ка, не выпьем ли мы с тобою вина? Ты что пьешь, – вино, пиво?.. Человек!

Они сели за столик на палубе. Смирницкий заказал бутылку бордо.

– Да, вот и встретились! – сказал он, потирая руки и улыбаясь. – Ну, что ты, как? Рассказывай.

– Да что рассказывать? Работаю по статистике…

– А помнишь наше первое знакомство? – прервал Смирницкий. – В кухмистерской, на Драчевке? Подали нам бульон: тепленькая водица, а по ней – кружочки жира. Ты катаром желудка, что ли, страдал, – сидишь и уныло снимаешь ложкою жир. Я тебе говорю: «Вы уподобляетесь тому ловеласу, который вздумал бы смывать румяна с уличной красавицы, – что от нее тогда останется?» Ты рассмеялся, и мы разговорились… Помнишь?

– Да, да… Припоминаю.

– «Как ловелас, который вздумал бы смывать румяна с уличной красавицы», – повторил Смирницкий и засмеялся.

– Собачья была еда… Ну, расскажи, а ты что поделываешь? Куда едешь?

– Служу я учителем математики в Москве, в гимназии, а еду… Уж прости, брат, не смейся, – в Персию!

– В Персию?

– В Персию, брат, в Персию! – подтвердил Смирницкий, как будто рассказывал смешной анекдот. – И еще весь букет-то в том, что и дела-то у меня там никакого нету, а так себе еду…

Человек принес вино. Смирницкий налил его в стаканчики.

– Будь здоров! – сказал он, чокаясь. – Ну, а ты куда едешь?

– В Самару. Сейчас, брат, я человек свободный, – с легкой улыбкой заговорил Вязов. Он собирался рассказать, как они всем составом вышли из бюро рязанского земства. Но Смирницкий опять прервал его:

– Раз в Москве, когда я еще студентом был, приехал ко мне погостить из Курской губернии дядюшка, лесничий. Лет ему было за пятьдесят, любил выпить и покушать. Повез я его к Яру, возвращаемся оттуда в два часа ночи, с нами еще один студент-земляк. Проезжаем мимо Большого Московского, – электрические фонари у подъезда… Дядюшка посмотрел, мигает нам на трактир: «Господа! Молодости свойственно увлекаться… Давайте увлечемся!..» И воротились мы домой только в пять часов утра. Вот так и мы с тобой, – давай-ка увлечемся!

Смирницкий снова налил стаканчики. В сумерках вино казалось черным, как чернила.

– Ну, я все болтаю… Рассказывай же, голубчик, – как ты поживаешь? Служишь, значит, в статистике?

– Да, – неохотно ответил Вязов. Он увидел, что Смирницкий весь полон только собою, – Вязов обиделся, и у него пропала охота говорить.

– Мм… – Смирницкий запнулся. – Женат?

– Женат.

– И дети есть?

– Трое.

Смирницкий крякнул. Он снял картузик и провел рукою по лысеющей, коротко остриженной голове. Вязову бросился в глаза его лоб, очень большой, широкий и странно плоский.

– А ты вот в третьем классе едешь, – пробормотал Смирницкий и замолчал. – Скажи… тебе не страшно? – вдруг спросил он, украдкою испытующе вглядываясь в Вязова.

– Чего это?

– Не страшно было жениться, не страшно жить теперь, женатым?

Вязов удивленно усмехнулся.

– Что такое?

– Вот! Ты смеешься.. – про себя сказал Смирницкий, достал папироску и стал закуривать. – А я, брат, до сих пор еще не женат… – Он помолчал. – Черт возьми, ужасно это тяжелая штука… Меня больше всего в жизни тянет к себе семейный уют; как представлю себе – близкая, дорогая женщина, детишки, – так в горле и защиплет. Но скажи, пожалуйста, – как нашему брату жениться? Вот объясни ты мне это, – как? И главное, – для чего? Смотрю я на своих женатых товарищей и постоянно спрашиваю себя: для чего они женились? Днем пять-шесть часов в гимназии; придет, пообедает, ляжет отдохнуть; потом бегает до позднего вечера по частным урокам. Это – водовозная кляча, у которой только одна цель – выработать побольше денег для какой-то семьи, которой он совсем не знает и даже никогда не видит. Квартирка тесная, кухонный чад, ребята орут, в гостиной на смятом ковре – лошадки и обрывки бумаги, жена в отрепанной блузе. Ведь смысл тут только один: дать и возрастить государству несколько новых членов, – больше я никакого смысла не вижу. Ты пойми, какая это чепуха! Человек ищет счастья, уюта, женится, вдруг – трах! Результат: запрягайся в тяжелую бочку, надрывайся, забудь жизнь и все лишь с одною целью – чтоб увеличить на несколько человек народонаселение Российской империи!..