Том 2. Мелкий бес - [183]

Спасибо, однако, и за то, что показал, напомнил тем, кому надо помнить. Что же, в самом деле, глаза-то закрывать? Кто осмелится сказать честно, твердо, что нет и не может быть в мире ни одного живого Передонова с его сплошным беспросветным передоновским несчастьем, человека, нищего не духом только или чем другим, а нищего всем? Кто по совести скажет: «Ну, уж эдакой-то беды с человеком никак не может случиться и не случалось никогда»?

Много детей замученных, много невинно и винно страдающих, вроде Карамазовых, Фивейских, – а Передоновых, беспросветно страдающих, нищих всем и проклятых всеми, – еще больше. Мы это знаем, только редко об этом думаем. А когда думаем, когда видим и чувствуем – мы перестаем презирать Передоновых, мы покрываем их и, покрыв, спрашиваем: «Как ты, создавший Передонова, смел создать его? Чем ты ответишь за него? Скажи, нам нужно знать. Во имя любви – скажи: нам нельзя не знать».

Валерий Брюсов. Федор Сологуб. Книга Сказок >*

Книгоиздательство «Гриф». М., 1904

Мы, «декаденты», деятели «нового искусства», все как-то оторваны от повседневной действительности, от того, что любят называть реальной правдой жизни. Мы проходим через окружающую жизнь, чуждые ей (и это, конечно, одна из самых слабых наших сторон), словно идем под водой в водолазном колоколе, сохраняя телеграфическую связь лишь с теми, кто остался вне этой среды, на поверхности, где солнце. Мы так жаждем «прозрачности», что видим только одни ослепительные лучи потустороннего света, и внешние предметы, как стекло, пронизанные ими, словно уже не существуют. Ф. Сологуб среди нас один из немногих, взор которого не только проникает насквозь, но и видит самые вещи, – один из немногих, сохранивший живую, органическую связь с землею. Он тоже знает порывания за пределы, жажду захватить хоть каплю «стихии чуждой», но он свой и «в пределах», он у себя дома и здесь, на земле. Эта двойственность его отношений к миру ведет к такой же двойственности его творчества. Поэт изысканно-замкнутых, достигающих полной безукоризненности словесного выражения стихов, он в то же время – автор грубо-реалистических рассказов, находивших себе приют в «Севере» и некоторых петербургских газетах. Слагатель священных гимнов к звезде Маир, он в то же время хочет в диалогах действующих лиц своих повестей сохранять даже бранные слова повседневности. В порывах Ф. Сологуба за грань всегда чувствуется какая-то грузность слишком земного тела, как, наоборот, его реалистические рассказы всегда искажаются дьявольскими усмешками вдруг выступивших из-за декораций иных, нездешних деятелей. В «Книге сказок» обе особенности творчества Ф. Сологуба как-то удачно соединены. Действительность не перемешана с мечтой, а слита с ней в целое; оставаясь в привычных и свойственных ему условиях внешнего, земного бытия, Ф. Сологуб самые предметы окружающей обыденности обращает в символы вечных отношений человека ко вселенной. Эти сказки было бы вернее назвать притчами, но только не в смысле аллегории, потому что каждая из них, независимо от скрытого смысла, живет самостоятельной жизнью художественного создания. По манере письма сказки во многом напоминают Андерсена, но приемы датского чарователя обогащены теми открытиями и усовершенствованиями, какие сделали мастера «новой прозы» – К. Гамсун, О. Уайльд, и «Книга сказок» – едва ли не лучшее изо всего, что написал Ф. Сологуб. У нее есть и еще одно, особое достоинство: в ней есть смех. Его так мало в новом искусстве, слишком всегда серьезном, всегда стоящем на котурнах, знающем божественное лишь в прекрасном и трогательном, а дьявольское лишь в ужасном и безобразном. Мы словно забыли, что бог Дионис равно руководитель комедии, как трагедии. В сказках Сологуба есть все формы смеха – от горького сарказма до добродушного хохота, от жестокой иронии до лукавой усмешки над недоумением читателя.

Андрей Белый. Ф. Сологуб >*

I

«Хочется сказать: „Это он о себе“. Нет, мои милые современники, это о вас» («Мелкий бес». Предисловие автора).

– «Чур-чурашки, чурки-болвашки, веди-таракашки. Чур меня. Чур, чур, чур. Чур-перечур-расчур» («Мелкий бес», стр. 59).

Жизнь, по Сологубу, это капли, продаваемые подозрительным армянином: «Каплю выпьешь – фунт убудет. Капля – фунт. Капля – рубь. Считай капли, считай рубли» («Истлевающие личины», 77).

Это он про себя?

– «Нет, мои милые современники, это про вас». Э, да и нужен же на него заговор: какой барин нашелся!

Чур-чурашки, чурки-болвашки, веди-таракашки. Чур меня. Чур меня. Чур, чур, чур. Чур-перечур-расчур.

Господин автор, что с вами?

«Что вы, поменьше как будто?.. Да и похудели… Вниз растет… Стремится к минимуму… По-настоящему его бы в участок… „Баринок“! И чиновники смотрят на него с суровым осуждением… Как осмелились идти вы против видов правительства?.. Уже он свободно ходит под столом… Стыд, и срам!» («Истлевающие личины»). Грозит кулачками смеющимся ребятам: «Нет, мои милые современники, это я о вас».

Чур-чур-чур!

«Смешался с тучей пляшущих в солнечном луче пылинок» («Истлевающие личины»). Исчез, может быть, с мелкими, как пылинки, смешался с таракашками нежитями: еще, пожалуй, в суп заползет.