Том 2. Карусель. Дым без огня. Неживой зверь - [15]

– Уж и сотню! Спроси у него по телефону.

Секретарь позвонил.

– Это вы, Андрей Петрович? Виноват, я только хотел спросить, как у вас насчет названий? Я уже придумал несколько, но до полутораста еще далеко. Может быть, у вас что-нибудь есть.

– Гм… да-м… – загудел в ответ сконфуженный бас. – У меня, конечно, есть, кое-что надумано…

– Много?

– Гм… да-м… порядочно… То есть, по правде сказать, одно.

– А какое? Не секрет?

– Извольте. Несколько, положим, экзотическое, да ведь я и не настаиваю: «Солнечное Сияние».

Сердце секретаря сжалось завистью, но вдруг он воспрянул:

– Андрей Петрович! – закричал он радостно. – Да ведь это же нельзя! Ведь это же про солнце!

Трубка около секретарского уха долго, тяжело сопела и, наконец, передала фразу:

– Н-да, пожалуй, вы и правы. Да мне, знаете ли, некогда было. Ну, а у вас что? Прочтите ваши?

– У меня не особенно много… то есть довольно мало… у меня одно.

– Негусто Но зато, может быть, хорошее.

– «Зарница»! – Что?

– У меня «Зарница». «Зарница»!

– Скажи, что я придумала, – запищала жена. – Рад чужими лаврами!

– Подожди, не мешай! Здесь серьезно, а она… Андрей Петрович! Вы слышите? «Зарница»!

Трубка гулко ухнула, вздохнула.

– Слышу, дорогой мой! И очень горюю. «Зарница» есть тоже явление природы.

Секретарь выронил трубку и посмотрел на жену с тоскою и ужасом.

Но Манек выбежала, хлопнув дверью, и уже из гостиной закричала тонко и звонко:

– Подлый хвастун! Чужими лаврами!

Инкогнито

Кондуктора долго-культяпинской железной дороги окончательно зазнались.

Об этом печальном факте свидетельствовали все жалобные книги всех вагонов третьего класса, многочисленные протоколы и бесчисленные письма пассажиров.

Выходило, что, обращаясь вежливо с публикой первого и второго классов, кондуктора властвовали в третьем классе столь дерзновенно и жестоко, что вынести их обращение не было никакой возможности.

«А кондуктор всю дорогу от Цветкова до Культяпина оскорблял и меня, и весь мой багаж невыносимо», – жаловалась старуха-помешица.

«Билеты прощелкивает с столь вызывающим видом, коего нельзя допустить и в цензурных словах описать невозможно», – доносил другой пассажир.

«Кондуктор ваш лается, как лиловый пес», – просто и ясно излагал третий.

Все эти жалобы встревожили наконец управляющего дорогой.

– Нужно принять меры. Нужно обуздать их как-нибудь. Самое лучшее – проехать самому инкогнито в третьем классе и поймать их с поличным, – заявил он на заседании.

– Нет, ваше превосходительство, это не годится, – возразил управляющему умный человек. – Все кондуктора так изучили вашу наружность, что моментально узнают вас, как вы ни переодевайтесь, хоть в женское платье.

– Так как же быть?

– Да очень просто: послать кого-нибудь из служащих, выбрать позахудалее.

– Вот у меня в канцелярии есть одна такая крыса – Овсяткин. Такой, какой-то от природы общипанный, что посади его в первый класс, так и то видно, что он должен ехать в третьем. Уж такая у него от Бога третьеклассная наружность.

– Ну, что ж, можно его командировать. Купить ему билет и пусть проедет инкогнито по всей линии.

* * *

– Пришила новые пуговицы к пальто? – спрашивал Овсяткин у своей перепуганной жены.

– Приш-шишила, Кузьма Петрович. Как вы сказали, так в един дух и пришила.

– То-то «пришишила»! Ты должна понимать! На меня возлагается ответственнейшее поручение высочайшей важности. Я, служащий долго-культяпинской железной дороги, имеющий даровой билет второго класса, еду ин-ког-нито, как самый простой смертный, в третьем классе. Сам начальник сказал мне: «Вы поедете ин-ког-нито». Следовательно, как я должен себя держать? С достоинством. Вот как человек, имеющий даровой билет, едет по собственной железной дороге, как Гарун Аль-Рашид, в третьем классе. Понимаешь? Если не можешь понять, то хоть чувствуй.

Он надушился одеколоном «Венецианская лилия» и отправился на вокзал.

– Эт-то что-о? – спросил он кондуктора, указывая на лесенку вагона.

– Ступенька, – удивился кондуктор.

– Ступенька-а? – переспросил Овсяткин, зловеще прищуривая один глаз. – А почему же на ступеньке арбузная корка? Может быть, для того, чтобы пассажиры ломали себе ноги, а дорога потом плати? Вы этого добиваетесь? А? Добиваетесь разорения долго-культяпинской железной дороги? А?

Кондуктор совсем уж было собрался выругаться, но посмотрел на величественную осанку Овсяткина и осекся.

Овсяткин полез в вагон.

– Это еще что за фря? – спросил кондуктор у товарища.

– Может, и просто с винтом, а может, в ем личность какая-нибудь. Надо пойти взглянуть.

Овсяткин сидел на скамейке в позе распекающего генерала. Ноги вывертом, руками уперся в колени, губу выпятил.

– Та-ак-с! Хорошо-с! Очень хорошо-с! Даже чрезвычайно хорошо-с! – ядовито и надменно говорил он сам себе. – Вы думаете, я не замечаю? Я очень даже хорошо все замечаю.

Кондуктор подтолкнул товарища локтем в бок.

– Слышишь?

– Слышу.

– С чего бы это он так?

– Я ж тебе говорю, что в ем личность, не нажить бы беды. Держи ухо востро.

– Позвольте ваш билет, господин!

Овсяткин прищурился и посмотрел на кондуктора испытующе.

– Мой билет? Вам нужен мой билет? Извольте-с. Вот-с. Представляю вам билет третьего класса, специально для меня купленный. Не беспокойтесь, все в порядке. Ха-ха!