Том 2. Дорога ветров - [43]

Глинистая котловина растянулась на десятки километров. На ее словно искусственно выглаженном дне растительность почти отсутствовала. Только кочки полыни и сухие редкие кустарники какой-то колючки виднелись на комковатой твердой почве малозаметных возвышений. Я попытался представить, каково бы было пробираться здесь во время дождя. Едва я решил, что передвижение в дождь абсолютно невозможно для автомашин, как увидел сначала один, а за ним невдалеке и второй высохшие трупы верблюдов. Следы, запечатленные в затвердевшей глине, отразили все происшедшее в момент гибели животных. Почва кругом была истоптана — видимо, застигнутые дождем верблюды бесцельно кружили по липкой, размокшей глине, но совершенно не могли выбраться или теряли направление. Борозды скользивших ног, ямки от колен падавших животных, вмятины от их тел — вся трагедия была как на ладони. Выбившись из сил, животные издохли еще до того, как глина успела высохнуть. Трупы верблюдов все еще были облеплены твердой, точно цемент, коркой глины.

Эти огромные, вязкие в дождь пространства, без сомнения, были грозными ловушками для верблюдов, приспособленных к сухой почве гобийских равнин и гор. Однако для антилоп, оленей с цепкими копытами или для лошадей с их «дорожной памятью» и отличной ориентировкой вязкие глины не являлись серьезной опасностью. Нужны были уж слишком сильные и продолжительные дожди, чтобы превратить их в топи.

Из котловины, миновав Тахилга-Цаган-обо («Обо Белой жертвы»), мы выехали на мелкосопочник Цонгор-Баян («Богатый ухабами и ямами»). Нас окружило море холмов. На вершинах повсюду торчали развалины твердых пород, очень светлых, почти белых — известняков, мраморов, светло-серых глинистых сланцев, кварцитов. Веселый и светлый тон всей местности оживлялся перистыми гривами дериса. Как золотистые оторочки, вились они под ветром между холмами в солнце ясного осеннего дня. Автомобильный след то терялся, то выступал на верхушках холмов, и дорога вся в подъемах, спусках и поворотах не была однообразной. Полосы, гребни и глыбы светло-серых пород казались голубыми и перекрещивались, мешались, пестрели белыми известняками, желтизной высохших трав, серебристо-желтыми лентами дериса. Голубовато-серебристо-желтые холмы, простиравшиеся до горизонта в прозрачную даль, казались каким-то новым радостным и неизведанным краем.

Около тридцати километров мы проехали по голубой «стране света». Потом холмы стали выше и круче. Темные диориты, острые ребра черных филлитов придали угрюмость склонам сухих русел, куда спустилась теперь дорога. Столбы ушли по крутым гребням налево.

Выбравшись из глубокого сухого русла, мы опять попали в светлую страну. Солнце уже клонилось к закату, голубые оттенки местности сменялись розоватыми, словно другая музыкальная тональность окрасила низкие холмы — тоже ласковая и приветливая, но более мажорная. Столпы подошли к краю области мелкосопочника, справа расстелилась песчанистая равнина, уходившая на юг, где в светлой желтоватой дали слабо различались барханы обнаженных песков. Столбы поворачивали налево, туда, где скопище пологих холмов снова потемнело, очевидно, опять начинались изверженные породы…

Машина резко затормозила, я пошатнулся, инстинктивно сжав винтовку. Эглон уже прицеливался в двух крупных дзеренов, сбегавших на равнину и призрачно мелькавших во впадинах между холмами. Я опоздал и не стал мешать товарищу. В гобийской тишине, при безветрии или слабом ветре, выстрелы хлещут как-то особенно сильно, рассекая и сотрясая воздух. Сквозь заднее окошечко кабины я мельком увидел, как Пронин заткнул пальцами уши, — наш нервный водитель «Дзерена» не любил стрельбы. Если стреляют прямо над кабиной, то выстрелы очень неприятно отдаются внутри ее.

Четыре выстрела, и Эглоп, махнув рукой, опустился на сиденье. Дзерены отбежали далеко, не меньше четырехсот метров уже отделяло их от машины. Звери продолжали нестись во весь опор, почувствовав приволье равнины. Пронин высунулся и укоризненно посмотрел на Эглона.

— Неужели все? Поедем?

Мне стало жаль огорченного шофера, и, облокотившись на кабину, я быстро прицелился. Худшему стрелку, чем Эглон, у меня почти не было надежды снять антилопу на полном ходу, с четырехсот метров. Поэтому я действовал без малейшего волнения.

Антилопа повернулась задом, показав светлое «зеркало», которое я в ту же секунду поймал в прицел, и нажал на спуск. Животное рухнуло, с ходу перевернувшись через голову, раза два брыкнулось и осталось лежать. Вторая, меньшая, антилопа подпрыгнула и ускорила бег. Я опустил винтовку — мяса было совершенно достаточно. Первобытные вопли и приветственное махание руками — то, чем товарищи выражали одобрение удачному выстрелу и радость добыче, право же, были нисколько не менее приятны, чем похвала какой-либо из моих научных работ…

Машина Андреева спустилась на равнину за добычей.

Антилопа оказалась не дзереном, а какой-то новой, неизвестной нам породы: более крупная, с прямой мордой, с большими ушами и очень светлого, кофейного цвета шкурой. Как впоследствии определили, это была обитательница бассейна Хуанхэ, антилопа-ада. Отсюда до долины Хуанхэ было совсем не так далеко — не больше трехсот километров… В Улан-Баторском музее есть хороший экземпляр антилопы-ада, но убитая нами была еще крупнее.