Том 2. Дочь Великого Петра. Современный самозванец - [52]

«Я понравилась ему, — неслось в ее уме, — а он, он… я влюблена в него».

Наконец княгиня Васса Семеновна нарушила молчание.

— Какой милый молодой человек этот князь! — сказала она. — Я даже этого не ожидала.

— А я, напротив, — вырвалось у княжны Людмилы, — именно таким и представляла его себе.

— Представляла?

— Да, мама, представляла. Ведь когда ты мне сказала, что было бы хорошо, если бы князь сделал мне предложение, то есть когда стала представлять себе, каким он может быть на самом деле…

Девушка склонилась к плечу матери и опустила головку.

— И каким же ты его себе представила?

— Да таким почти, как он есть… — уже совершенно склонившись на грудь матери, прошептала молодая девушка.

— Глупенькая моя! — потрепала ее княгиня по щеке, но вдруг заметила, что эта щека мокрая, — княжна плакала. — О чем же ты плачешь, Людочка?

— Это так, мама, это пройдет. Все это так странно…

— Что странно?

— Да то, что он именно такой, каким я представляла себе его.

— Значит, он тебе нравится?

— Да… — снова чуть слышно произнесла молодая девушка.

— Вот и хорошо… Кажется, и на него ты произвела впечатление. Теперь, когда он приедет, надо быть с ним любезной, но сдержанной… Надо помнить, что ты — взрослая девушка, невеста. Не скрою от тебя, я с удовольствием увидала бы тебя княгиней Луговой.

— Он скоро приедет к нам? — спросила княжна Людмила.

— Вероятно, на днях… не станет медлить.

Они в это время подъехали к дому, и карета остановилась.

Княжна Людмила прошла в свою комнату раздеваться. К ней, конечно, явилась Таня.

— Милая, хорошая, какой он красавец! — восторженно воскликнула княжна, бросаясь на шею своей служанки-подруги.

— Да неужели, ваше сиятельство?

— Что с тобою, ты опять сердишься на меня? — отшатнулась от Тани княжна Людмила.

— Смею ли я?..

— Что это за тон?!

Таня со времени начавшихся в Зиновьеве надежд на молодого князя Лугового стала титуловать свою молодую госпожу, как-то особенно подчеркивая этот титул. Княжна Людмила запрещала ей это; Таня подчинялась в обыкновенные дни и звала ее просто «Людмила Васильевна», но, когда бывали гости и несколько дней после их визитов, будучи в дурном расположении духа, умышленно не исполняла просьбы свой госпожи и каждую минуту звала ее «ваше сиятельство».

— Таня, милая, что я тебе сделала? — плаксиво заговорила княжна.

— Да ничего. Что вы можете сделать мне, своей холопке, чтобы я смела рассердиться?

— Вот опять «холопки». Что это такое? Ты знаешь, что ты — мой лучший и единственный друг.

— Какой же друг? Ведь я — крепостная.

— Что же из того? Я и мама любим тебя как родную.

— Знаю, знаю и благодарна, — сквозь зубы проговорила Таня. — Но не об этом речь. Вы говорили, что князь — красавец.

— Ах, Таня, такой красавец, что я и не видывала.

Обе девушки снова замолчали. Таня занялась расстегиванием платья княжны, а последняя устремила куда-то вдаль мечтательный взор. О чем думала она? О прошлом или настоящем?

— Каков же он собою? — первая нарушила молчание Татьяна.

Княжна вздрогнула, как бы очнувшись от сна, но это не помешало ей через минуту яркими красками описать своей подруге церемонию погребения, обед и в особенности внешность князя и сказанные им слова.

— Да вот ты увидишь его на днях. Он приедет, — закончила она свой рассказ. — Ты тогда скажешь мне, права я или нет?

— Коли удастся посмотреть в щелочку, скажу, — со злобною иронией сказала Таня.

Вскоре они расстались. Княжна пошла к матери на террасу, а Таня пошла чистить снятое с княжны платье. С особенною злобою выколачивала она пыль из подола платья княжны: в этом самом платье «он» видел княжну, говорил с нею и, по ее словам, увлекся ею. Ревность, страшная, беспредметная ревность клокотала в груди молодой девушки.

«Сама увидишь!» — дрожа от внутреннего волнения, думала она. — «Прикажут подать носовой платок или стакан воды, так увижу. На дворе, когда из экипажа будет выходить, тоже могу увидеть. В щелку, ваше сиятельство, и взаправду глядеть не прикажете ли на вашего будущего жениха?» — и рука Татьяны, вооруженная щеткой, нервно ходила по платью княжны.

В то время как все это происходило в Зиновьеве, князь Сергей Луговой находился в отцовском кабинете. Все гости разъехались. Слуги были заняты уборкой комнат, а князь, повторяем, удалился в свой кабинет и с трубкою в руке стал медленно шагать из угла в угол обширной комнаты, пол которой был покрыт мягким ковром. Он переживал впечатления дня, сделанные им знакомства, и его мысли, несмотря на разнообразие лиц, промелькнувших пред ним, против его воли сосредоточились на княжне Людмиле Полторацкой. Ее образ неотступно носился пред ним, и это начинало даже бесить его.

«Неужели я влюбился, как мальчишка, с первого взгляда? — думал он и тут же добавил: — Впрочем, ведь она несомненно очень хороша».

Князь стал припоминать петербургских дам и девиц, у первых из которых он имел весьма реальные, а у последних платонические успехи. Некоторые из них хотя и не уступали красотой княжне Людмиле, однако все же были в другом роде, менее привлекательными для молодого, но уже избалованного женщинами князя. Здесь красота, несомненно выдающаяся, соединялась с обворожительной наивностью и чистым деревенским здоровьем. Женская мощь, казалось, клокотала во всем теле княжны Людмилы, проявлялась во всех ее движениях, не лишая их грации. Эта сила, сила здоровой красоты, совершенно отсутствовавшая у столичных женщин и девушек, казалось, и порабощала князя. Он, выехавший из Петербурга с твердым намерением как можно скорее вернуться туда и принять участие в летних придворных празднествах, теперь решил пожить в своем поместье, присмотреться к хозяйству и к соседям.