Том 2. Баллады, поэмы и повести - [7]

   Отвсюду вихрей стон;

Дождь ливмя льет; волнами, с воем плещет

   Разлившийся Авон.

Вотще Варвик, среди веселий шума,

   Цеди́т в бокал вино:

С ним за столом садится рядом Дума, —

   Питье отравлено́.

Тоскующий и грозный призрак бродит

   В толпе его гостей;

Везде пред ним: с лица его не сводит

   Пронзительных очей.

И день угас, Варвик спешит на ложе…

   Но и в тиши ночной,

И на одре уединенном то же;

   Там сон, а не покой.

И мнит он зреть пришельца из могилы,

   Тень брата пред собой;

В чертах болезнь, лик бледный, взор унылый

   И голос гробовой.

Таков он был, когда встречал кончину;

   И тот же слышен глас,

Каким молил он быть отцом Эдвину

   Варвика в смертный час:

«Варвик, Варвик, свершил ли данно слово?

   Исполнен ли обет?

Варвик, Варвик, возмездие готово;

   Готов ли твой ответ?»

Воспрянул он — глас смолкнул — разъяренно

   Один во мгле ночной

Ревел Авон, — но для души смятенной

   Был сладок бури вой.

Но вдруг — и въявь средь шума и волненья

   Раздался смутный крик:

«Спеши, Варвик, спастись от потопленья;

   Беги, беги, Варвик!»

И к берегу он мчится — под стеною

   Уже Авон кипит;

Глухая ночь; одето небо мглою;

   И месяц в тучах скрыт.

И молит он с подъятыми руками:

   «Спаси, спаси, творец!»

И вдруг — мелькнул челнок между волнами;

   И в челноке пловец.

Варвик зовет, Варвик манит рукою —

   Не внемля шума волн,

Пловец сидит спокойно над кормою

   И правит к брегу челн.

И с трепетом Варвик в челнок садится —

   Стрелой помчался он…

Молчит пловец… молчит Варвик… вот, мнится,

   Им слышен тяжкий стон.

На спутника уставил кормщик очи:

   «Не слышался ли крик?» —

«Нет; просвистал в твой парус ветер ночи, —

   Смутясь, сказал Варвик. —

Правь, кормщик, правь, не скоро челн домчится,

   Гроза со всех сторон».

Умолкнули… плывут… вот снова, мнится,

   Им слышен тяжкий стон.

«Младенца крик! Он борется с волною;

   На помощь он зовет!» —

«Правь, кормщик, правь, река покрыта мглою,

   Кто там его найдет?»

«Варвик, Варвик, час смертный зреть ужасно;

   Ужасно умирать;

Варвик, Варвик, младенцу ли напрасно

   Тебя на помощь звать?

Во мгле ночной он бьется меж водами;

   Облит он хладом волн;

Еще его не видим мы очами;

   Но он… наш видит челн!»

И снова крик слабеющий, дрожащий,

   И близко челнока…

Вдруг в высоте рог месяца блестящий

   Прорезал облака;

И с яркими слиялася лучами,

   Как дым прозрачный, мгла,

Зрят на скале дитя между волнами;

   И тонет уж скала.

Пловец гребет; челнок летит стрелою;

   В смятении Варвик;

И озарен младенца лик луною;

   И страшно бледен лик.

Варвик дрожит — и руку, страха полный,

   К младенцу протянул —

И со скалы спрыгнул младенец в волны

   К его руке прильнул.

И вмиг… дитя, челнок, пловец незримы;

   В руках его мертвец:

Эдвинов труп, холодный, недвижимый,

   Тяжелый, как свинец.

Утихло все — и небеса и волны:

   Исчез в водах Варвик;

Лишь слышали одни брега безмолвны

   Убийцы страшный крик.

Баллада, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем и кто сидел впереди >*

На кровле ворон дико прокричал —

  Старушка слышит и бледнеет.

Понятно ей, что ворон тот сказал:

  Слегла в постель, дрожит, хладеет.

И во́пит скорбно: «Где мой сын чернец?

  Ему сказать мне слово дайте;

Увы! я гибну; близок мой конец;

  Скорей, скорей! не опоздайте!»

И к матери идет чернец святой:

  Ее услышать покаянье;

И тайные дары несет с собой,

  Чтоб утолить ее страданье.

Но лишь пришел к одру с дарами он,

  Старушка в трепете завыла;

Как смерти крик ее протяжный стон…

  «Не приближайся! — возопила. —

Не подноси ко мне святых даров;

  Уже не в пользу покаянье…»

Был страшен вид ее седых власов

  И страшно груди колыханье.

Дары святые сын отнес назад

  И к страждущей приходит снова;

Кругом бродил ее потухший взгляд;

  Язык искал, немея, слова.

«Вся жизнь моя в грехах погребена,

  Меня отвергнул искупитель;

Твоя ж душа молитвой спасена,

  Ты будь души моей спаситель.

Здесь вместо дня была мне ночи мгла;

  Я кровь младенцев проливала,

Власы невест в огне волшебном жгла

  И кости мертвых похищала.

И казнь лукавый обольститель мой

  Уж мне готовит в адской злобе;

И я, смутив чужих гробов покой,

  В своем не успокоюсь гробе.

Ах! не забудь моих последних слов:

  Мой труп, обвитый пеленою,

Мой гроб, мой черный гробовой покров

  Ты окропи святой водою.

Чтоб из свинца мой крепкий гроб был слит,

  Семью окован обручами,

Во храм внесен, пред алтарем прибит

  К помосту крепкими цепями.

И цепи окропи святой водой;

  Чтобы священники собором

И день и ночь стояли надо мной

  И пели панихиду хором;

Чтоб пятьдесят на крылосах дьячков

  За ними в черных рясах пели;

Чтоб день и ночь свечи у образов

  Из воску ярого горели;

Чтобы звучней во все колокола

  С молитвой день и ночь звонили;

Чтоб заперта во храме дверь была;

  Чтоб дьяконы пред ней кадили;

Чтоб крепок был запор церковных врат;

  Чтобы с полуночного бденья

Он ни на миг с растворов не был снят

  До солнечного восхожденья.

С обрядом тем молитеся три дня,

  Три ночи сряду надо мною:

Чтоб не достиг губитель до меня,

  Чтоб прах мой принят был землею».

И глас ее быть слышен перестал;

  Померкши очи закатились;

Последний вздох в груди затрепетал;

  Уста, охолодев, раскрылись.

И хладный труп, и саван гробовой,