— Одно слово, — сказал он ему.
— Говори.
— Когда ты намерен оставить город?
— Сегодня вечером, за два часа до заката солнца.
— Так скоро!
— Да, я спешу подышать чистым воздухом обширных равнин и сбросить с себя цепи цивилизации.
— Обещай мне одно.
— Все, что хочешь.
— Я вынужден оставить тебя; мне надо отправиться к получателю товаров. Я пробуду там не более часа. Жди меня к завтраку.
— Я сам хотел тебе это предложить.
— Прекрасно; кроме того, обещай мне не заниматься приготовлениями к твоему отъезду, пока не увидишься со мной.
— Это еще зачем? За один час можно сделать многое; я повторяю тебе, что не хочу здесь ночевать.
— Будь спокоен; я помогу тебе наверстать потерянное время.
— Пожалуй, если хочешь.
— Ты сделаешь мне удовольствие.
— Коли так, я согласен.
— Благодарю. Итак, это решено?
— Еще бы!
— А где же мы будем завтракать?
— Здесь, если тебя все равно, — ответил Оливье, указывая на гостиницу, находившуюся у самой гавани.
— Прекрасно; за завтраком у нас будет замечательный вид на море… Я побежал. До скорого свидания!
— До скорого свидания! Они расстались.
— За коим чертом Пьер хочет, чтобы я ничем не занимался, пока я не увижусь с ним? Или он думает, что сегодня ему посчастливится больше, чем вчера, и удастся переменить мое намерение, — бормотал Оливье, смотря, как его друг Удалялся большими шагами. — Но он должен знать, что я никогда не переменю раз принятого намерения… Ну, посмотрим! Бедный друг! — прибавил он с подавленным вздохом. — Это единственный человек, искренне любящий меня, и о нем одном сожалею я, расставаясь со светом.
Разговаривая таким образом сам с собой, Оливье, связанный своим обещанием, добросовестно употребил час, которого потребовал у него друг, на прогулку по городу. Он осматривал магазины и примечал те, в которых обещал себе побывать, когда настанет время сделать покупки, необходимые для замышляемого им продолжительного путешествия.
Ровно через час оба друга встретились у дверей гостиницы; трудно было выказать большую аккуратность. Они вошли, заказали завтрак и велели подать его в отдельную комнату.
Кушанья были вкусны, они очень проголодались и весело позавтракали.
— Теперь поговорим, — сказал капитан, опуская в кофе ложку сахара.
— Поговорим, — ответил с улыбкой Оливье. — По-моему, ничего не может быть лучше, как после хорошего завтрака разговаривать с истинным другом, — добавил он, облокотившись о стол с сигарой в зубах.
— Это правда, однако через несколько часов ты по своей собственной воле лишишь себя, быть может навсегда, этого высокого наслаждения.
— Что же делать? Человек ненасытен; неизвестность невольно влечет его, и он бросает все, чтобы гнаться за тенью. Басня Лафонтена вечно будет справедлива… Но поговорим о другом; по-моему, ничего не может быть глупее, чем философствовать после вина.
— Ты прав. Твое здоровье!
— Твое здоровье. Этот ром превосходен, он лучше водки с кофе; а ты как находишь?
— Я люблю и то и другое. Знаешь, что я делал с тех пор, как расстался с тобой?
— Нет. Откуда мне это знать?
— Подожди, я тебе скажу.
Капитан встал, наклонился к окну, посмотрел направо и налево, сделал знак, после чего опять спокойно уселся на свое прежнее место напротив друга.
Оливье, хотя и не понял этих странных проделок и хотя любопытство его было сильно возбуждено, не сделал ни малейшего замечания и продолжал спокойно прихлебывать свой кофе, как будто ничего не заметил.
Пять минут спустя вошли несколько человек; они молча поклонились, положили на стол несколько свертков и ушли, заперев за собой дверь.
— Это что такое? — спросил Оливье, смотря на своего друга с комическим беспокойством.
— Ха-ха-ха! Любопытный! — вскричал капитан. — Поймал же я тебя! Стало быть, некоторые вещи имеют способность волновать тебя?
— Ты ошибаешься, это просто из участия…
— Хорошо, хорошо, мы вернемся к этому; еще пора не настала. Скажи мне, ты ведь едешь сегодня вечером?
— Непременно и даже, — прибавил Оливье, приподнимаясь с места, — я попрошу у тебя позволения…
— Успеем, — перебил капитан, положив руку на плечо друга, — черт побери, точно будто отсрочка будет для тебя гибельна!
— Нет, но…
— Подожди минуту.
— Хорошо.
— Будем говорить откровенно; хочешь?
— Я ничего лучшего не желаю.
— Мы старые друзья. Между нами щепетильность неуместна.
— Конечно, но куда ты клонишь?
— А вот куда; есть у тебя деньги?
— Уж не хочешь ли ты дать мне взаймы?
— Может быть; отвечай мне напрямик, как я спрашиваю тебя.
— Деньги у меня есть.
— Но под словом «деньги» я подразумеваю кругленькую сумму.
— Суди сам, у меня сто тридцать испанских унций[1], зашитых в поясе. Кроме того, в сумочке из кожи мускусной крысы, висящей на моей шее, лежит двенадцать бриллиантов, стоящих по меньшей мере сто двадцать тысяч франков. Ты успокоился?
— Почти, однако я недоверчив, как тебе известно.
— Ты хочешь видеть? Смотри.
Оливье достал сумочку, раскрыл ее и выкатил на стол двенадцать прекрасных бриллиантов.
— Как ты их находишь? — поинтересовался он.
— Великолепными, и если унции…
— О! Это уж чересчур. Какой же ты упрямец! Вот мой пояс; помимо того у меня в жилете зашито золотом почти две тысячи франков. Довольно этого — или, быть может, надо быть миллионером, чтобы путешествовать в стране, где богатство бесполезно.
