Том 18 - [3]

За полгода до начала Великой Отечественной войны Сталин в узком кругу руководства признается, что, несмотря на победу над японцами на Халхин-Голе (1939) и уроки финской кампании (1939–1940), «мы не готовы для такой войны, которая идет между Германией и Англией» (С. 207).

5 мая 1941 года, когда до гитлеровского вторжения остается всего полтора месяца, Сталин информирует слушателей академий Красной Армии о переменах в организации и техническом вооружении войск, об отставании в этом отношении военно-учебных заведений, о необходимости «перестроить свое обучение военных кадров на новой технике и использовать опыт современной войны» (С. 215). Остановившись на причинах недавнего поражения Франции в войне с Германией, он в то же время прозрачно намекает на близость советско-германского столкновения, опровергает миф о том, что гитлеровская «армия самая идеальная, самая хорошая, самая непобедимая» (С. 218), предупреждает об опасности подобного самодовольства. Тут же Сталин поправляет генерала-танкиста, поднявшего было тост за «творца» политики мира, и уже открытым текстом говорит: «Германия хочет уничтожить наше социалистическое государство, завоеванное под руководством Коммунистической партии Ленина. Германия хочет уничтожить нашу великую Родину, родину Ленина, завоевания Октября, истребить миллионы советских людей, а оставшихся в живых — превратить в рабов. Спасти нашу Родину может только война с фашистской Германией и победа в этой войне. Я предлагаю выпить за войну, за наступление в войне, за нашу победу в этой войне» (С. 220).

Этим и множеством других фактов начисто опровергаются россказни о том, что будто бы Сталин «слепо доверял» Гитлеру и сознательно игнорировал данные нашей разведки. Доверял он командованию западных округов и родов войск, которые в памятные июньские дни оказались далеко не на высоте. А что касается Гитлера, то несколько переоценил, как видно из обстоятельств появления Сообщения ТАСС от 13 июня 1941 года, его осмотрительность и интеллект (С. 221–223).

Сталину начала Отечественной, как, впрочем, и других периодов советской истории, навязывается «хвостистская» логика, а она была, можно сказать, «авангардистской». Сталину, по его замыслам и расчетам, не хватило для подготовки скорого эффективного отпора врагу год-полтора. Это вытекает и из его собственных высказываний, и из анализа последовавших событий: кардинальный перелом в ходе боевых действий, возможность которого обозначилась уже в битве под Москвой (декабрь 1941), как известно, произошел в результате Сталинградской операции конца 1942 — начала 1943 года. Названная подготовка продолжалась и приобрела зрелые формы в процессе боевых действий, причем окончательный поворот совершился летом 1943-го, в результате Орловско-Курского противостояния, после которого шло фактически уже безоткатное советское контрнаступление, завершившееся победой.

Сталин предвидел неудачи первого периода войны, однако неожиданными были для него их масштабы и проявленные при этом беспечность, неорганизованность и безответственность командных кадров. В то же время его главной заботой в тот момент было не столько положение на фронте, хотя это и прозвучит необычно, сколько ситуация в области дипломатии. Главной опасностью была не фашистская Германия сама по себе, пусть и располагавшая современной, обстрелянной армией и обросшая кучкой сателлитов, а возможность объединения с ней против СССР крупных империалистических держав, прежде всего Англии и Японии. Если в отношении последней, недавно отведавшей советского оружия, можно было еще рассчитывать на только что, в апреле 1941 года заключенный советско-японский договор о ненападении, то в отношении первой была зияющая неопределенность. Сенсационный перелет в Англию в мае Гесса, второго лица в НСДАП (миссия которого до сих пор, и спустя 65 лет остается засекреченной), и антисоветские «заслуги» премьера Черчилля вынуждали быть крайне осторожным. Задача «снять с себя возможные поводы для обвинения в развязывании войны», как выразился в своем дневнике Геббельс, была первоочередной. Будучи решенной, она возлагала ответственность всецело на фашистскую Германию, завоевывала симпатии миролюбивой демократической общественности, создавала моральную базу для приобретения союзников. Так родилась, казалось бы, «невозможная» возможность заставить одних империалистов, в коалиции, рука об руку с пролетарским государством, в его классовой войне (С. 333, 335–336), бить других империалистов. Образно говоря, до Сталина в политике руководствовались указаниями только геометрии Евклида. Он же применил геометрию Лобачевского. Никто из политиков, наследовавших ему, не сумел этой «двойной геометрией» овладеть.

На редкость откровенные, горькие по глубинному смыслу признания Сталина 7 ноября 1940 года нынче приобрели почти шекспировское звучание. Сталин констатирует то, что многие вопросы государственного значения, включая технические, в том числе связанные с делом обороны, оставляются в небрежении. «С этим я сейчас каждый день занимаюсь, принимаю конструкторов и других специалистов.