Том 18. От царствования императора Петра Великого до царствования императрицы Екатерины I Алексеевны, 1703–1727 гг. - [7]

В урочище Узени Доржа Назаров разбил наголову напавших на него каракалпаков, киргизов и башкирцев и в знак своей победы прислал Волынскому в подарок 415 ушей человеческих. Между тем у дикой бестии продолжалась прежняя конфузия: Черен-Дундук надеялся быть ханом, но имел против себя родную мать Дарма-Балу, которая сильно интриговала, манила и Держу Назарова, и Досанга, и больше всего внука мужа своего, Аюки, Дундука-Омбо. Последний мутил всеми улусами и заставил всех присягнуть в послушании ханской жене. Черен-Дундук долго противился присяге, представляя, что она ему мать, которую он и без присяги должен почитать и слушать, наконец присягнул на таком условии, что будет исполнять приказания своей матери, если они не будут противны воле императора. Волынскому давали знать из улусов, что Дундук-Омбо с другими владельцами-родичами уговаривались бежать и отдаться под покровительство крымского хана, но, узнав, что на Дону переправы заняты русскими войсками, приняли намерение прорваться через линию, надеясь, что русские войска не в состоянии растянуться по ней; для этого приготовили на каждого человека по лопатке и хотят, пришедши к линии, биться с русскими войсками, а между тем жены их и дети будут бросать кибиточные войлоки в ров и засыпать землею с валу. Если и это не удастся, то намерены пересылками с Волынским тянуть время, пока Дон замерзнет, и тогда они убегут в Крым. Дарма-Бала, Черен-Дундук и Дундук-Омбо с другими владельцами присягнули друг другу жить и умереть вместе и отправили на Кубань к Бахты-Гирею султану послов с просьбою, чтоб приходил с кубанскими войсками на линию к ним на помощь. Дундук-Омбо прислал сказать начальствующему на линии бригадиру Шамардину: «Если теперь нам за линию или за Волгу идти не позволишь, то разве нам, калмыкам, и скотине нашей помереть, потому что заперты в такой тесноте, что ни хлеба и ничего другого нет». Волынский писал Остерману: «Покорно вас прошу по милости своей меня охранить, что я не часто пишу, понеже опасен, не разведав подлинно, доносить, а вскоре разведать и узнать ложь с правдою зело трудно, понеже сия бестия бродят в рознице все. И так не хочется в дураках остаться; да то б еще и ничто, только боюсь, чтоб не прияли в иной образ и не подумали, что я стращаю; а ныне я всякого дурака счастливее почитаю, понеже они легче могут ответ дать. Также покорно прошу и в том меня охранить, что я намерен объявить наместничество ханскому сыну Черен-Дундуку, если того крайняя нужда требовать будет, а, чаю, без того и обойтиться нельзя; понеже и без того над здешними власть ханская худая будет; а еще либо и то случится, что одним другого при случае и потравить можно».

1 сентября 1724 года Волынский съехался с Доржею Назаровым на луговой стороне и спросил его, хочет ли он быть ханом, как ему обещано в 1722 году: Доржа отвечал: «Кто б не желал себе такого великого счастья, и я воле его величества не противен; но как это сделается – не знаю и не надеюсь, потому что по смерти хана Аюки по линии должно быть ханом сыну его Черен-Дундуку или ближним их фамилий, Дундуку-Омбо или Досангу, а я хотя и той же фамилии, но дальше их: итак, если я буду ханом, то они мне послушны не будут, а когда не будут слушать, то какой я хан буду? Если кто из них сделает какую неприятность, то императорское величество изволит на мне взыскивать, а мне их удержать нельзя, потому что перед ними всеми я бессилен». Волынский: «Будь только верен, а в том не сомневайся, что на тебе будут взыскивать всякие неприятности, сделанные против твоей воли; слушаться тебя будут, потому что когда объявлен будешь ханом, то все владельцы должны будут тебе присягать, а кто станет противиться, того можно и войсками принудить; императорским указом тебя велено оборонять». Доржа: «Все это хорошо, и я очень благодарен за такую высокую милость; но знай, что владельцы нагорной стороны все этому противны; для виду они признают меня ханом, но только все разбегутся кто куда знает да еще мои улусы разорят и самого меня убьют; известно, какой своевольный и бесстрашный народ калмыки». Волынский: «Уйти им нельзя, войска наши заступили все дороги; до разорения твоих улусов мы их не допустим». Доржа: «Пока ты будешь, – может быть, они меня и не обидят; но тебе не всегда со мною быть». Волынский: «Нарочно для тебя буду зимовать в Царицыне и буду держать при тебе донских козаков тысячи две, пока все успокоится; лучше тебе прикочевать поближе к Царицыну, чтоб удобнее тебя защищать; но скажи, в ком ты больше всего сомневаешься?» Доржа: «Поближе к Царицыну можно прикочевать; но и пятью тысячами козаков всех улусов не закрыть, и войска ваши пропадут, и я пропаду, а сомневаюсь я во всех равно». Волынский: «Ты опасаешься Черен-Дундука и его матери Дарма-Балы; нельзя ли так сделать: Черен-Дундука объявить наместником ханским, чтоб все владельцы нагорной стороны были ему послушны, а он тебе, а на матери его ты женись». Доржа согласился, хотя сначала отговаривался от женитьбы, представляя старость ханши, которую он почитает, как мать. Волынский думал, что дело улажено, потребовал, чтоб Доржа по прежнему обещанию отдал сына своего в аманаты; калмык отвечал: «Лучше тогда мне сына своего отдать, когда ханом сделан буду; а теперь прежде времени, ничего не видав, как можно мне сына своего отдать? Сына лишусь, а ханом быть не допустят другие владельцы, и хотя буду назван ханом, а никто слушаться не будет, то что в моем ханстве?»