Мускусные крысы бороздят русло реки.
В небольшой долине на расстоянии ружейного выстрела от левого берега Гумбольдт-ривер, милях в десяти от бивака наших путешественников находилась деревня, которой в будущем суждено было превратиться в цветущий город.
Отправляющиеся к Соленому озеру или в Калифорнию не могли ее миновать.
В 1855 году там жило всего человек двадцать разных национальностей: французы, англичане, немцы, испанцы, североамериканцы, поляки. Несмотря на видимость дружбы, они перемывали друг другу косточки.
Надо сказать, что деревню населяли не самые лучшие представители вышеупомянутых наций. Напротив. В основном это были разбойники, объединившиеся, чтобы грабить путников и делить награбленное. Дележ, разумеется, не обходился без драки.
Самым большим в деревне был дом в два этажа с двумя трубами и множеством окон, со створчатой дверью и обнесенным частоколом, ухоженным садом. Над домом реял флаг Соединенных Штатов.
На почтительном расстоянии от дома были разбросаны хижины, не менее пятнадцати. Еще сто — на самом берегу реки. В них жило племя индейцев шоонес или змеи, известных грабителей в тех местах. Они были в тесной дружбе с жителями деревни.
Белые и краснокожие воры объединились, чтобы грабить караваны и убивать путешественников.
Было около восьми вечера; большая зала, служившая то храмом, то музыкальным салоном описанного нами дома, была сегодня похожа на кабак. Там в беспорядке стояли столы и скамейки. За столами, где в подсвечниках стояли свечи, пьянствовали бродяги в каких-то немыслимых лохмотьях. Они играли в азартную игру и как безумные кричали.
Слуги со жбанами в руках обносили бродяг вином. Всем распоряжался хозяин дома — толстяк с веселым лицом и насмешливой улыбкой, одетый во все черное.
У двери, в неосвещенном углу, сидел за отдельным столом человек в мексиканской одежде, богатой и очень изящной. Он сидел уже больше часа, но не притрагивался к вину, только курил, с отвращением глядя на кутивших бродяг.
На вид ему было лет двадцать семь — двадцать восемь. Тонкие черты лица, высокий лоб, широкие скулы, блестящие черные глаза, нос с горбинкой, чувственный рот с великолепными зубами, закрученные кверху густые усы. Роста он был небольшого, сложен на редкость гармонично, нарочито развязная поза не могла скрыть изящества и благородства его манер. На столе, рядом с американской винтовкой, лежала широкополая шляпа.
Бледное лицо его с мрачным выражением было из тех, что привлекают к себе внимание и надолго запоминаются.
Толстяк-хозяин то и дело проходил мимо него с недовольным видом, но заговорить не осмеливался.
Хозяин, видимо, досадовал в душе, что посетитель занял стол, но ничего не заказывает, однако недовольства своего вслух не высказывал, вероятно, имея на то веские основания. Остальные, судя по всему, вообще не замечали этого необычного человека, который курил папиросу за папиросой и сидел неподвижно.
Снаружи донесся стук копыт.
Человек вздрогнул, слегка наклонил голову и прислушался. Вскоре в дом вошел мужчина, огляделся и направился к столику мексиканца. Точнее, того, кто выдавал себя за мексиканца.
Хозяин подбежал к нему с подобострастным видом.
— Что прикажете подать?
Не успел новый посетитель и рта раскрыть, как мексиканец отшвырнул папиросу и, бросив взгляд на трактирщика, сказал:
— Ничего.
Толстяк покраснел от злости, не смея возразить, и с поклоном удалился, дав себе слово отомстить, как только подвернется удобный случай.
Оба посетителя, и новый и старый, так и сидели за пустым столом. Новый был тоже в богатом мексиканском наряде, но изрядно измятом и грязном. Он был постарше первого посетителя и выглядел таким же отважным.
— Надо остерегаться длинных ушей хозяина, — сказал первый посетитель.
— Если достопочтенный мистер Строг подойдет слишком близко, — засмеялся второй, искоса глянув на трактирщика, — можно укоротить его на несколько дюймов.
Хозяин, то и дело сновавший мимо них, словно по волшебству, остановился возле игроков и бросил на стол монету, сделав вид, будто тоже играет.
Хозяину не повезло, и он, считая виновниками своей неудачи мексиканцев, решился, наконец, сердито на них посмотреть. Но те лишь рассмеялись, заметив его гневный взгляд.
— Давай говорить по-басски, — сказал один из мексиканцев, — тогда нас никто не поймет.
— Как хочешь, — ответил другой.
— Ты прямо оттуда? — спросил первый на чистом наречии Пиренеев.
— Прямо оттуда, — последовал ответ на том же наречии.
— Ты поздно приехал.
— И так лошадь чуть не загнал.
— Я давно тебя жду.
— Бедное животное тут не при чем. За два с половиной часа я проскакал более десяти миль.
— Ну, что нового?
— Пока ничего.
— Ничего?
— Нет!
— Может быть, они заодно? Объяснения не было?
— Не было. Они в самых лучших отношениях.
— Значит, Желтая птица еще ничего не сказал?
— Видимо, так.
— Уж не предал ли он меня? — вскричал первый мексиканец, и глаза его сверкнули гневом.
— Нет. Он нам предан… Впрочем, ты знаешь его не хуже меня. Желтая птица никогда никого не предавал.
— Да, это верно. Но почему он бездействует? Ума не приложу!
— Еще не представился случай.
— Пусть сделает так, чтобы представился. С его опытом и отвагой это не очень уж трудно.
