Том 17. Твердая рука. Мексиканская месть - [110]

Время от временя старик произносил несколько слов, обращенных то к монаху, то к своему брату, то к индейским воинам.

Когда солнце начало спускаться за горизонт, дыхание раненого стало затрудненным, он задыхался, его глаза постепенно потухали. Но он все еще молча сжимал в своей правой руке руки сына, жены и брата, а в левой — руку Ястреба. Внезапно нервная дрожь пробежала по всему телу умирающего; на щеках вспыхнул яркий румянец, его полузакрытые глаза широко раскрылись; без всякой посторонней помощи он приподнялся и сел на постели.

— Прощайте, папагосы! — произнес сашем так громко, что все его услышали. — Эсперанса, Эсперанса, до свидания! Его глаза закрылись; мертвенная бледность покрыла лицо, он весь вытянулся, упал навзничь и, глубоко вздохнув, скончался.

Он умер, и последняя мысль его была обращена к любимой жене.

В толпе раздались сдерживаемые до сих пор рыдания.

— Отец наш умер! — громовым голосом воскликнул Ястреб.

— Мщение! — ответили индейцы.

Несколько воинов отправились за убийцей. Бледнолицые, не желая присутствовать при ужасной казни, почти все удалились. На месте остались лишь Твердая Рука, полковник, Паредес и Мариано.

Тело умершего сашема было тотчас же окружено индейскими женщинами; они разрисовали его ослепительно яркими красками, нарядили его в мантию из бизоньих шкур и, в знак высокого достоинства, приподняв волосы, связали их в виде развевающегося на голове султана. После всех этих приготовяений тело покойного было выставлено для обозрения на открытых высоких подмостках.

Тогда привели убийцу. Он был бледен, но держался стойко. Ястреб стал у изголовья покойника и произнес длинную надгробную речь, часто прерывавшуюся громкими рыданиями толпы. Под конец он, протянув руку по направлению к убийце, неподвижно стоявшему среди индейской стражи, повелительно произнес:

— Приступите к казни! Преступника тотчас же раздели донага и привязали к столбу, специально установленному для этой цели. Мы не станем описывать страшных пыток, через которые прошел сенатор. Ему пришлось провести три часа в неописуемых мучениях, прежде чем он испустил последний вздох. Тем временем на землю спустилась глубокая ночь. Когда покончили наконец с подлым убийцей, храбрейшие воины племени подняли на плечи тело сашема и при свете факелов отнесли его в парк, к тому месту, где длинный выступ асиенды повис над бездонной пропастью.

Сюда же привели любимого коня умершего сашема. Тело сашема, с тотемом в одной руке и с ружьем — в другой, крепко привязали к спине благородного животного ремнями из оленьей кожи. Шею покойника украсили стеклянными ожерельями, а руки — медными запястьями, к луке седла привязали скальпы его врагов.

Затем, под плач и стенания женщин, коня с телом сашема отвели на выступ и поставили в центр дуги, образованной папагосскими воинами, в полном вооружении выстроившихся здесь на своих конях. Оба конца этой живой дуги подводили прямо к бездне.

И вот тогда-то и разыгралась здесь сцена, которую по своему первобытному величию можно сравнить с тем, как хоронили готских и германских королей в эпоху великого переселения народов.

При свете факелов, красноватый пламень которых, раздуваясь на ветру, придавал какой-то фантастический вид этому дикому и суровому уголку парка, всадники, потрясая оружием, с неистовым воодушевлением запели погребальный гимн. Испуганный конь помчался по выступу к бездне. При каждом скачке животного тело сашема ритмично покачивалось взад и вперед; со стороны казалось, что покойник ожил. На краю пропасти конь в ужасе отпрянул; раздувая ноздри, он повернул и помчался назад, тщетно пытаясь прорвать живую преграду из всадников, все теснее обступавших его и теснивших к бездне.

Несколько раз конь возобновлял свои попытки, проделывая один и тот же путь — взад и вперед. И наконец, доведенный до предельного отчаяния страхом, преследуемый гиканьем индейцев, весь исколотый их длинными копьями, конь вдруг вздыбился и, пронзительно заржав, кинулся со своей ношей в пропасть.

В то же мгновенье погасли все факелы, словно по сигналу смолкли все шумы, наступила мертвая тишина, и воины разбрелись в угрюмом молчании.

Наутро, с восходом солнца, индейцы покинули асиенду, у стен которой они ни разу не появлялись в течение всей этой войны, длившейся три долгих года.

Может быть, нам представится еще когда-нибудь случай рассказать читателю, чем окончилось это всеобщее восстание индейцев, которое чуть было не стоило Мексиканской республике потери ее лучших и богатейших провинций.

― МЕКСИКАНСКАЯ МЕСТЬ ―

Глава I ХОЗА

Мексиканский берег, начиная от Акапулько к западу, низок и состоит из Коюканского прибрежья; от Жекепайского же мыса к северу он возвышается, и оттуда на расстоянии двадцати лье видно Петатланское морро, которое распознают самые неопытные мореходцы по множеству островков, которые окружают его.

Между этим мысом и многими белыми островами находится небольшой порт Сигвантанейо.

На этом громадном берегу порт этот почти не заметен; он населен одними только индейцами и состоит из нескольких хижин, разбросанных в беспорядке по морскому берегу.