Том 16. Статьи. Рецензии. Заметки 1881-1902 - [13]

. Только с началом и можно поздравить этот сезон, а больше ни с чем. Достопримечательностей и новинок в области театральной ровно никаких. Тот же вздыхающий слезоточивый и вспыльчивый г. Иванов-Козельский, тот же бойкий и донельзя развязный г. Далматов… Будем по-прежнему глядеть лакомые кусочки В. Александрова^*, донельзя надоевшее «В царстве скуки»^* и другое прочее, тоже весьма надоевшее^*. Потянутся опять длинной чередою вечера за вечерами, действие за действием, рецензия за рецензией… Опять г. Корш поссорится с артистами, артисты с г. Коршем^*…Водка, душная курильная, давка у вешалок… Выйдешь из театра — на дворе грязь, холод, суровое небо, продрогшие извозчики. Изволь тут острить и игриво фельетонничать, когда предчувствуешь такую перспективу и убежден, что предчувствие сбудется!..

Достопримечательно, впрочем, одно обстоятельство: начало сезона встречено публикой и нашей прессой слишком холодно. В прошлом году по поводу этого начала гремели, трещали и во все барабаны барабанили, а теперь не слышно ни гласа, ни воздыхания^*. Молчат и зевают. Пишут о театре нехотя, точно поневоле или по найму. Обязан, мол, и пишу. Театр столько же интересует, сколько и панорама «Карс», что на Цветном бульваре^*. Пройдись теперь Сара Бернар по улице, так на нее и не посмотрят… Почесываешь себе затылок и задаешь тревожный вопрос: надоело, что ли? Если надоело, если мы разочарованы, черт возьми, то чем же мы наполним длинную зиму? Неужели и зимой будем состязаться?

* * *

Мой адрес: Докучаев пер., д. купца Вывертова^*. Это для г. Кланга, который ищет погубить меня за мою заметку об его издательских подвигах^*. Оказывается, что я солгал. «Россию» будет издавать не г. Кланг, а некий г. Уманец, человек положительный, а главное — имеющий чин полковника. Поссорившись с г. Сталинским (редактором «Москвы» и известным чайным плантатором)^*, г. Кланг обещал печатно удовлетворить своих подписчиков «Россией». Пустил он это щедрое обещание только для отвода глаз и успокоения нервов. Он надул, а я поверил. Веруя, я лгал… (Каково изреченье-то! Аверкиеву под стать.)^*

<6. 10 сентября> >*

Природа надула москвичей с развязностью карточного шулера. С нею нужно поступить по всей строгости законов и хоть этим загладить нанесенную нам обиду. Мы переехали с дач на зимние квартиры и жалеем, что переехали. Солнце, оказывается, повернуло не к зиме, а обратно к лету, чего не предвидели в своих календарях ни ваш Суворин, ни наш господин Гатцук^*. Вместо хмурых осенних туч, вместо хлябей небесных мы имеем голубое прозрачное небо, на котором вы не увидите ни одного облачка. Тепло, как в мае. Даже спать на дворе можно. Глядишь на погоду и чувствуешь себя в положении человека, которого вместо того, чтобы сослать в Архангельскую губернию, препроводили по ошибке в Ниццу. Хочется дышать, любить, страдать; на дачах, говорят, рай земной, а мы живем чёрт знает в какой пыли и вони. До чего мерзок московский воздух, свидетельствует следующий правдивый анекдот. Один мясник, открывая утром свою лавку, покрутил носом и сказал своим молодцам:

— Ну, братцы, это не воздух, а атмосфера!

Это изрек охотнорядский мясник, человек невежественный, не могущий похвалиться острым обонянием!

Природа не надула одного только профессора Захарьина. Этот сам надул природу. Где-то около Химок на свои классические сторублевки^* он приобрел местечко, которое в климатическом, этнографическом и во многих других отношениях ничем не уступает Каиру. Изохимены и изотеры, проходящие через Каир, проходят и через захарьинскую дачу. Растут у профессора финики, в кучерах служат у него бедуины, в окна сквозят пассаты и самумы. Чудны дела твои, господи! Выезжает из дачи профессор не ранее конца октября, по пороше, попирая каучуковыми ободьями своей ученой колымаги волчьи и заячьи следы… Хорошо быть ученым миллионером! Чертовски хорошо!

* * *

Профессора вообще умный народ, но в московские головы они не годятся. Так, профессор Чичерин, добром его помянуть, человек несомненно умный, честный^* и передовой, не сумел быть головой и потерпел фиаско. Его постигло то, что в «Осколках» коротко и ясно называется «увы и ах».

В сентябре мы будем выбирать нового голову^*. Кандидатов на белые генеральские штаны, мундир IV класса и чин действительного статского советника в перспективе — много. Всё больше тузы первой гильдии. Первым кандидатом называют канительного фабриканта г. Алексеева, вторым — строителя московских форумов и сочинителя известных «писем к избирателям» Пороховщикова и проч. Прочат в кандидаты и И. С. Аксакова, директора одного из наших банков^* и редактора «Руси». Кто из них перетянет — покажет будущее. Большинство москвичей убеждено, что восторжествует канитель^*.

* * *

Березовые прутья будут продаваться^* на Сенной площади, Страстном бульваре, в Пассаже и под Сухаревкой. Так постановила дума на одном из своих последних заседаний. Продавцы прутьев освобождаются от всех повинностей. Ходят также слухи, что на березу будет наложен акциз, но это неправда. Юношество на этот счет может быть совершенно спокойно.

Уже есть один кандидат на порку. Этот кандидат — юноша-гимназист. Объект, как видите, самый подходящий. А за что его пороть, тому следуют пункты. Он и еще один молодой человек, которого тоже следует высечь, сели около Твери на поезд и поехали в Москву. Как любители комфорта, они сели в вагон II класса, не имея же денег и билетов, они укрылись от глаз кондукторских в кабинете задумчивости. Это бы еще ничего. Я знаю одного поэта-лирика, который всегда таким образом в Харьков ездит. Но то скверно, что гимназист и его спутник не выходили из кабинета в продолжение всего пути, чем приводили пассажиров и пассажирок в весьма понятное отчаяние. Стучали им пассажиры, стучал кондуктор, стучали начальники станций, но ни до чего не достучались. Мысль о самоубийстве была тут как тут. Выломали жандармы дверь — и руками развели. Любители дешевого проезда были живы.