Том 16. Сент-Ронанские воды - [148]

— Занятие изящное, что и говорить! Удивляюсь только, как оно еще не излечило ее благородного поклонника, — сказал Джекил.

— Будь она неладна! Но нет, нет, я не дам ей перехитрить меня И потом вдруг, посреди всей этой игры в грубость и тупость, когда ей уже кажется, что она расстроила брата и замучила меня, от нее летят такие искры возбуждения, что я право не знаю, чего мне хочется — расцеловать ее или отхлестать.

— Так, значит, ты твердо решил довести это странное дело до конца? — спросил Джекил.

— Да, да, да, мой мальчик! Клара и Неттлвуд — навеки! — ответил граф. — Впрочем, этот ее братец тоже бесит меня: он не делает для меня и половины того, что мог бы и должен бы сделать. У него, видишь ли, тоже чувство чести, у этого разорившегося лошадника, который проглотил мои две тысячи фунтов, как пойнтер проглотил бы кружок масла. Я замечаю, что он виляет; у него, как и у тебя, Хэл, имеются подозрения насчет моих прав на отцовский титул и состояние. Как будто даже с десятой частью Неттлвудского поместья я не был бы блестящей партией для женщины из их нищенской семьи. И он еще вертит туда и сюда, этот недопеченный шотландский пирог! Он раздумывает, осторожничает, чего-то выжидает, ведет со мной какую-то игру, этот кусок ячменного теста! Ужас как хочется между делом задать ему как следует!

— Что ж, готовь ему самую ужасную месть: брата я тебе уступаю, он самодовольный фат и заслуживает хорошего урока. Но за сестру я хотел бы вступиться.

— Посмотрим, — ответил граф и вдруг прибавил: — Скажу тебе откровенно, Хэл, ее причуды до того забавны, что иногда мне кажется, будто я из духа противоречия почти полюбил ее. Во всяком случае, согласись она махнуть рукой на прошлое и забыть злосчастную шутку, которую я тогда с нею сыграл, только она сама была бы виновата, если бы я не сделал ее счастливой.

Глава XXXII У СМЕРТНОГО ЛОЖА

Он здесь, он хочет вырвать у меня

В мой смертный час признание вины.

Священника! Пусть он отгонит призрак!

Старинная пьеса

Мирный исход встречи между графом Этерингтоном и Тиррелом, одно предвкушение которой создавало такую сенсацию, принес разочарование публике. Ожидалось, что произойдет какая-нибудь потрясающая сцена. Вместо этого обе стороны словно угрюмо сговорились соблюдать нейтралитет, а ведение войны предоставить судейским. Все поняли, что дело будет решаться не в трибунале Беллоны, а в трибунале Фемиды. И хотя оба тяжебщика продолжали обитать в близком соседстве и время от времени встречались то на общей прогулке, то за общим столом, они не обращали внимания друг на друга — разве что обменивались в таких случаях сдержанным молчаливым поклоном.

Дня через два-три публику перестала занимать распря, которая велась так хладнокровно. И если о ней еще думали, то лишь удивляясь тому, что оба врага продолжают жить на водах и своей взаимной нелюбезностью напускают холода среди людей, собравшихся здесь полечиться и повеселиться.

Но, как известно читателю, сколь тягостны ни были для братьев их случайные встречи, у них имелись весьма основательные причины проживать в близком соседстве: лорду Этерингтону это нужно было для того, чтобы осуществить свои намерения в отношении мисс Моубрей, Тиррелу — для того, чтобы по возможности расстроить его планы, обоим вместе— для того, чтобы дождаться ответа от той лондонской фирмы, где хранились документы, оставленные покойным графом.

Джекил, стремившийся всеми силами помочь другу, нанес тем временем визит старику Тачвуду в Старом городке, рассчитывая, что он будет так же охотно, как и при первой встрече, распространяться насчет ссоры между братьями, и надеясь проявить достаточно ловкости, чтобы выяснить, откуда тот получил сведения о делах благородной семьи Этеринг-тонов. Однако старый путешественник не выказал того доверия, которого так ожидал Джекил. Фернандо Мендес Пинто, как прозвал его граф, изменил свои намерения или же просто был в необщительном расположении духа. Единственное достойное упоминания проявление его доверия заключалось в том, что он сообщил молодому офицеру драгоценный рецепт соуса кэрри в порошке.

Поэтому Джекилу оставалось лишь полагать, что Тачвуд, видимо, всю свою жизнь с увлечением вмешивавшийся в чужие дела, добыл сведения, которыми, по всей видимости, обладал о делах Этерингтона, из тех таинственных источников, откуда так часто доходят до широкой публики важные секреты, к удивлению и смущению тех, кого они касаются. Он счел это тем более вероятным, что Тачвуд отнюдь не был слишком разборчив в собеседниках: неоднократно замечали, что со слугой джентльмена он разговаривает так же охотно, как с самим джентльменом, и с горничной леди — так же, как и с самой леди. Известно, что если человек не брезгает подобной компанией, любит сплетни и в то же время готов заплатить за удовлетворение своего любопытства, не будучи слишком требователен по части точности получаемых сведений, он всегда может собрать значительное количество анекдотов из частной жизни. Капитан Джекил сделал вполне естественный вывод, что осведомленность этого беспокойного старика восходит именно к такому источнику. Капитан сам был живым свидетельством искусства, с которым Тачвуд вел перекрестный допрос, — ведь тот одним коварно сделанным замечанием вырвал у него признание о поединке между братьями. Поэтому после беседы с набобом он доложил графу, что, в общем, по его мнению, нет оснований особенно опасаться путешественника, который хотя и добыл каким-то способом сведения о некоторых существенных фактах, относящихся к этой примечательной истории, но сведения эти у него настолько отрывочные и смутные, что, по-видимому, он даже не знает точно, являются ли противники в назревающей тяжбе родными или двоюродными братьями и, кажется, не имеет представления о фактах, лежащих в основе дела.