Том 16. Сент-Ронанские воды - [138]

Таков ландшафт, который столь часто описывают в стихах и прозе, но который тем не менее всегда оказывает воздействие на наш взгляд и слух и вызывает у нас, когда мы видим его, чувства и помыслы, созвучные концу года. Немногим чужды подобные настроения, и даже Джекил, хотя он был поглощен соображениями, не слишком располагавшими к созерцательности, замедлил шаг, любуясь необычайной красотой пейзажа.

К тому же он, может быть, не слишком торопился явиться к графу Этерингтону: после беседы с Тиррелом он был уже не так склонен оказывать ему услуги. Выяснилось, что сей дворянин нарушил свое обещание и не до конца доверился другу. Он не сообщил ему о существовании важных документов, от которых, по-видимому, зависел теперь весь исход предпринятых переговоров, и тем самым ввел его в заблуждение. Теперь, вынув из кармана и перечитав объяснительное послание лорда Этерингтона, Джекил гораздо яснее, чем раньше, понял, насколько нынешний обладатель титула был встревожен притязаниями брата. И он ощутил нечто вроде сострадания к другу — столь естественным показалось ему чувство робости, помешавшее Этерингтону сразу же сообщить даже самому верному человеку то, что было для него чревато наибольшей опасностью. Вспомнил он также, что лорд Этерингтон в свое время чрезвычайно облагодетельствовал его; что он, со своей стороны, обещал молодому аристократу всеми силами помочь ему избавиться от неприятностей, которые, казалось, обрушивались на него со всех сторон; что в качестве доверенного лица он узнал самые секретные обстоятельства его жизни и что лишь очень основательная причина могла бы послужить ему, Джекилу, оправданием, если бы он в такой момент бросил друга на произвол судьбы. И все же он не мог не пожалеть о том, что взял на себя такие серьезные обязательства, что дело его друга столь неблаговидно и сам этот друг так мало достоин помощи.

— Прекрасное утро, сэр, для такого чертовски сырого климата, — почти на ухо Джекилу произнес чей-то голос, внезапно выведя его из задумчивости. Он сделал полуоборот и узрел рядом с собою нашего доброго знакомца Тачвуда в широком индийском платке, обмотанном вокруг шеи, в просторных сапогах, сшитых специально для подагрических ног, в хорошо напудренном круглом парике и с неизменной тростью с золотым набалдашником, поднятой над плечом на манер сержантской алебарды. Окинув старика презрительным взглядом, Джекил, в соответствии со своими модными представлениями, сразу зачислил его в категорию обыкновенных чудаков, с которыми можно обращаться так, как, по мнению молодых гвардейцев, заслуживает человек любой породы, не принадлежащей к изысканному обществу. Джекил слегка наклонил голову, и с языка у него почти бессознательно сорвалось: «Вам лучше знать, сэр». Он произнес эту фразу очень холодным тоном, рассчитанным на то, чтобы пресечь развязность старого джентльмена и его поползновения втереться в круг людей, до которых ему далеко. Но мистер Тачвуд был не слишком чувствителен к попыткам поставить его на место. Он слишком много скитался по белу свету и был слишком уверен в своих личных достоинствах, чтобы легко отступить или же позволить своей скромности воспрепятствовать какой-либо его затее.

— Мне лучше знать, сэр? — ответил он. — Я слишком долго жил на свете, чтобы не знать все, что мне нужно, и не узнавать всего, что меня заинтересует. Вот и вас я узнаю, раз мы встретились и вместе отправились в Сент-Ронан.

— Но я только помешаю вашим размышлениям по какому-либо достойному поводу, — ответил Джекил. — К тому же я всего-навсего скромный молодой человек, робеющий от иного общества, кроме своего собственного. Да и хожу я медленно… очень медленно. Желаю вам здравствовать, мистер э… э… боюсь, что запамятовал ваше имя, сэр.

— Мое имя! Ну, память у вас, значит, вроде гончей Пэта Мэртафа, которая упускает зайца, еще не поймав его. Вы моего имени никогда и не слыхали. Я зовусь Тачвуд. Что вы скажете об этом имени теперь, когда узнали его?

— Я не особенно хороший знаток фамилий, — ответил Джекил, — и для меня безразлично, зоветесь ли вы Тачвуд или Тачстон. Но мне сдается, что я задерживаю вас, сэр. В гостинице завтрак уже почти закончен, а прогулка, наверно, вызвала у вас аппетит.

— Вот он и пригодится мне ко второму завтраку, можете быть уверены, — сказал Тачвуд. — Я пью утренний кофе, как только спущу ноги с постели и суну их в бабуши — так всегда делают на Востоке. Никогда не пью за завтраком ихнего чаю: в гостинице подают не чай, а воду с молоком, честное слово. Что же до медленной ходьбы, то у меня недавно был приступ подагры.

— Вот как? Очень за вас огорчен. Но если вы не расположены завтракать, то я, наоборот, голоден. Так что пожелаю вам всего наилучшего, мистер Тачстон.

Но хотя молодой воин прибавил шагу, навязчивый спутник не отставал от него, проявляя живость, отнюдь, казалось бы, не соответствующую его возрасту и телосложению, и притом не переставая говорить, словно он желал доказать, что легкие его ни в малейшей степени не страдают от быстрой ходьбы.

— Что ж, молодой человек, если вы любитель пройтись бодрым шагом, я от вас не отстану, и к черту эту подагру. Ваше счастье, конечно, что вы молоды, но думаю, что по дороге от Старого городка до вод я прошагаю не медленнее вас, всей стопой, — только, разумеется, не бегом. При равном весе я на дистанцию в милю не отстал бы и от Баркли.