Дона Сакрамента, высокая и стройная брюнетка, отличалась строгой, величественной грацией. Дона Жезюсита, наоборот, была белокура, миниатюрна и вся — само движение, порыв. По странной случайности, что, впрочем, их только украшало, у брюнетки Сакраменты глаза были голубые, как лазурь, а у белокурой Жезюситы — матовые черные.
Только тогда, когда дон Гутьерре и его племянник подошли почти к самой беседке, девушки сделали вид, что их заметили. Они вдруг вскочили с места и поспешили навстречу мужчинам с возгласами удивления.
— Девочки, — сказал дон Гутьерре, — я привел к вам вашего кузена, дона Мигуэля… он проведет с нами несколько дней… я передаю его в ваши руки, чтобы вы хорошенько его побранили за то, что он так долго не был у нас.
— Мы с удовольствием сделаем это, отец, — сказала Сакрамента и сразу же обратилась к молодому человеку: — Фи, сеньор, как нехорошо с вашей стороны забывать своих близких родственников.
— Бедный молодой человек, — томно заметила Жезюсита, — может быть, его удерживали какие-нибудь дела, и он не так уж виноват.
— Сеньориты, — отвечал дон Мигуэль, почтительно кланяясь, — я готов безропотно покориться вашему приговору, но смею надеяться, что вы не осудите меня, не выслушав моих объяснений.
— Ну, нет. Этого-то вы ему ни в каком случае не позволяйте, — смеясь, сказал дон Гутьерре. — Если вы позволите ему объясниться, то он наговорит вам такого, что вам волей-неволей придется его простить.
— Вы жестоки ко мне, дядюшка, — улыбаясь, отвечал молодой человек, — но я уповаю на беспристрастную справедливость моих прелестных кузин и совершенно спокойно отдаю свою судьбу в их руки.
— Не рассчитывайте на это, кузен, все ваши комплименты и хитроумные уловки вам не помогут. Предупреждаю, мы будем судить строго, — сказала Сакрамента, грозя ему пальчиком.
— Я буду защищать вас, кузен, — вмешалась Жезюсита.
— Ах! Сестра! Как же так?.. Ты меня покидаешь!.. Что же я могу сделать одна?
— Вы должны простить меня, даже если я и виноват, кузина, потому что, как бы ни была велика моя вина, ее превосходит мое почтение и восторг перед вами.
— Ну, вот, — проговорила она улыбаясь, — вот я и обезоружена с самого начала? Молчите, сеньор, я не хочу вас слушать, я страшно зла на вас.
— Не поможете ли вы мне, дядюшка? Не сжалитесь ли вы над моим бедственным положением?
— Нет, нет, разбирайтесь сами, как знаете, это меня не касается, я не стану вмешиваться ни за что на свете.
— Ну, кузен, тогда я вас не покину, — сказала Жезюсита, — я буду защищать вас перед сестрой, тем более, что она сгорает от желания вас простить.
— Неужели это правда? — вскричал молодой человек, невольно обнаруживая охватившую его радость.
Девушка бросила на него загадочный взгляд и, опустив голову и краснея, дрожащим голосом проговорила:
— Все это была лишь шутка. Вы знаете, кузен, что мы не просто рады, мы счастливы видеть вас.
— О! Благодарю вас, кузина, — сказал молодой человек с волнением. — Вы не можете себе представить, как мне приятно слышать эти слова из ваших уст.
— Ну, ну, — проговорил дон Гутьерре, — раз мир восстановлен, нам теперь здесь нечего делать… Пускай сеньориты продолжают заниматься вышиванием, а мы пойдем немного потолкуем о наших делах. Потом будет еще время для болтовни.
Молодежь, по всей вероятности, предпочла бы не расставаться и поболтать еще немного, но им пришлось повиноваться. Девушки снова взялись за вышивание, а дон Мигуэль, почтительно поклонившись им, последовал за доном Гутьерре.
Дон Гутьерре повел своего племянника в кабинет, выходивший в сад. Плотно прикрыв за собою дверь, дон Гутьерре уселся в кресло-качалку, пригласив дона Мигуэля располагаться в таком же кресле напротив него и предложил освежиться лимонадом или вином, стоявшими на столе посреди комнаты.
Затем дон Гутьерре уже совсем другим тоном заговорил о делах.
— Ну, какие вы привезли новости? Что вам удалось сделать? Вы ведь знаете, племянник, как необходимо нам, наконец, что-нибудь предпринять… Ну, говорите же скорее, умоляю вас!
— Как я и говорил вам раньше, дорогой дядюшка, — отвечал молодой человек, взяв со стола сигарету и закуривая ее, — я приехал только сегодня утром и поэтому был не в состоянии и выяснить, что тут у нас делается…
— Дела идут все хуже и хуже, племянник, — перебил его дон Гутьерре. — Теперь никто уже больше не может считать себя в безопасности… Мы все во власти бандитов, которые требуют с нас деньги по всякому поводу, а то и вовсе без повода, просто потому, что им так нравится… Честь наших семейств, даже сама наша жизнь для них ничто… Всем нам грозит опасность… Что же касается нас, испанцев, выходцев из Европы, то наше положение хуже всех остальных… Все мы, за редким исключением, трудолюбивы и работящи, а следовательно, и богаты. Негодяи, стоящие у власти в Веракрус, всячески пытаются возбудить против нас население страны… Они вооружаются для борьбы против нас всех… Бандиты — самая невинная кличка из тех, которыми они нас награждают. Им мало того, что они постоянно нас грабят и разоряют, нет, они еще убивают нас даже среди бела дня, на глазах восторженной толпы… Мои склады и магазины в Веракрус разрушены и разграблены, моя гасиенда в Керро-Прието сожжена дотла… Я пребываю в постоянном страхе, того и гляди, меня арестуют и расстреляют без всякого к тому повода и даже без суда. Вот какое мы теперь переживаем время, племянник! Как это вам нравится?
