Том 12. Масорка. Росас - [125]

— Тем более, генерал, что я боюсь политики, я обожаю литературу, и особенно дам, как я уже говорил сегодня Августине, когда она просила меня сопровождать вас сегодня ночью.

— Я верю этому! — отвечал сухо генерал.

— Что делать! Я хочу быть таким же добрым портеньо, как и генерал Мансилья.

— Как?

— То есть я хочу быть на таком же хорошем счету у прелестных дам Буэнос-Айреса, как и он.

— Да, но это время прошло! — отвечал генерал, польщенный в своей слабости.

— Хроника говорит об этом иначе.

— Ба! Хроника говорит об этом?

— Есть тысячи унитариев, завидующих генералу Мансилье из-за его супруги.

— Она прекрасна, моя жена! О, она прекрасна! — вскричал генерал, почти останавливая свою лошадь и с лицом, сияющим тщеславием.

— Это королева красавиц, даже унитарии должны признать это, если это ваш последний триумф, то он стоил всех.

— Что касается того, последний ли…

— Хорошо, я ничего не хочу знать, генерал, я очень люблю Августиниту и не хочу быть поверенным ваших измен ей.

— Ах, мой друг, если вам удается так же легко сердить и успокаивать женщин, как вы это делаете с мужчинами, то я вам могу предсказать что у вас будет гораздо больше приключений, нежели у меня.

— Я не понимаю вас, генерал! — отвечал дон Мигель с хорошо разыгранным удивлением.

— Оставим это, впрочем, вот мы и в казарме Равельо. Они подъехали к тому кварталу, где спало сто старых негров, состоявших под командой полковника Равельо. Посетив их, они обошли четвертый батальон ветеранов под командой Химено, и затем некоторые другие резервы.

Везде царило беспокойство, страх. Дон Мигель внимательно наблюдал за всем и говорил самому себе:

— Только с двумястами решительных людей я доставил бы к Лавалю этих людей, связанными по рукам и ногам.

Было три часа утра, когда генерал отправился наконец на свою квартиру на улице Потоси.

Дон Мигель провожал его до самых дверей, молодой человек не хотел, чтобы деверь Росаса беспокоился из-за своей откровенности.

— Генерал, — сказал он ему, — мне больно, что вы не доверяете мне.

— Я, сеньор дель Кампо?!

— Да, генерал, зная, что вся молодежь Буэнос-Айреса позволила увлечь себя безумцам из Монтевидео, вы хотели испытать меня, говоря мне вещи, которые не могут меня касаться: я знаю очень хорошо, что у Ресторадора нет лучшего друга, чем генерал Мансилья, к счастью для меня, вы нашли во мне только федеративный патриотизм, не правда ли?

Это было сказано с таким боязливым и наивным видом, что как ни проницателен был генерал, он поддался на эту удочку и в душе пожалел этого доброго и безобидного молодого человека.

— Конечно, конечно! — отвечал он, пожимая Мигелю руку. — Итак, я могу рассчитывать на ваше покровительство, генерал?

— Всегда и в любое время, дель Кампо!

— Благодарю, генерал, и до завтра!

— До завтра и спасибо за компанию.

Дон Мигель расстался с ним, про себя смеясь и говоря:

— Ты не дал бы и гроша за мою жизнь, если бы предполагал, что я знаю твою тайну, а теперь ты выкупил ее у меня, но я тебе ничего не должен. Спокойной ночи, генерал Мансилья!

Глава XIV, ГДЕ РОМАНИСТ НА ВРЕМЯ УСТУПАЕТ МЕСТО ИСТОРИКУ

Дон Мигель вернулся к себе, сам отвел свою лошадь в конюшню, так как его верного Тонильо не было, а другие слуги не были посвящены в его ночные поездки. Однако он разбудил одного из них и приказал ему быть наготове и ждать его приказаний. Было четыре часа утра, молодой человек вошел в свой кабинет, поправил пламя, почти потухшей лампы и принялся за письма. Первое было к донье Авроре. В нем он свободно излил все чувства своего сердца.

Второе было адресовано Эрмосе, в нескольких словах он сообщал ей о том, что произошло между ним и Мариньо и советовал ей возможно скорее вернуться в Барракас.

Третье послание, самое серьезное, было адресовано господину де Мартиньи и в нем говорилось только о политике.

Он запечатал это письмо в особый конверт, вложил его в конверт с адресом мистера Дугласа и спрятал в секретном ящике своего стола.

Исполнив это, дон Мигель зажег свечу и прошел в спальню дона Луиса. Молодой человек, видимо, не спал до позднего времени. На его ночном столике лежал томик «Французской революции», и свеча догорела почти до конца. Дон Мигель бросился в кресло и устремил на спящего братский взгляд — сон Луиса был беспокоен и лихорадочен, казалось, он боролся с мрачными видениями. Мало-помалу дон Мигель углубился в свои мысли, голова его упала на грудь и он стал перебирать в уме все те несчастья, которые угнетали его родину уже столько лет, его брови нахмурились, лоб побледнел, и горячие слезы полились из его глаз.

Предоставим на некоторое время историку место романиста и расскажем в нескольких словах о том, что произошло в Буэнос-Айресе в первых числах сентября 1840 года.

По мере того как дни проходили, страх, внушенный федералистам появлением освободительной армии в провинции, уменьшался. Тогда произошла странная вещь: под влиянием взрыва зверской подлости и всего, что может быть самого позорного в истории политических партий и их вождей, женщины сделались предметом ярости войск бандитов, украшенных именем федералистов.

Вне всякого сомнения, — история печальной эпохи террора подтверждает это — женщины-портеньос обнаружили нравственное мужество, твердость и достоинство характера и, можно сказать, высоту и смелость такие, — колким упреком некоторым дамам федерации и порочным людям опоре святого дела.