Том 11. Неопубликованное. Публицистика - [17]

— Прелестно. Теперь нужно выбираться. Дорога известна?

Новиков и Костенко переглянулись.

— Выберемся как-нибудь, — неуверенно сказал Новиков.

— Внизу никак не пройти?

— Никак, товарищ капитан. Вода кругом. Я последним поднимался, так мне чуть не по шею было. И откуда ей взяться, скажи на милость...

Олешко указал на диверсанта.

— Он знает. Это... его рук дело. Погодите, я с ним поговорю.

Исполнились его «романтические бредни». Раненый, измученный, сидит он в самом сердце зловещего подземного лабиринта и допрашивает только что пойманного при его участии диверсанта. Олешко внимательно разглядывал обтянутое заросшее лицо японца. Черный рот устало раскрыт, лоб испачкан запекшейся кровью, губы потрескались, а глаза... холодные, жесткие, безжалостные, они прячутся под набрякшими веками, словно боятся выдать страх и ненависть. Лицо врага.

— Кто вы?

— Я уже имел удовольствие сообщить вам, что я офицер и дворянин.

— Ваше имя?

— Это не имеет значения, с вашего разрешения.

— Говорить отказываетесь?

— С вами — да, почтительнейше прошу извинить. Я буду говорить с вашими почтенными начальниками.

Олешко подумал.

— Вы хорошо знаете эти тоннели?

— Да, смею сказать, хорошо.

— По-видимому, служили здесь раньше?

Японец не ответил. Олешко достал из кармана смятый листок, доставленный Соколовым полковнику и попросил Костенко посветить.

— Вам известен некий Сунагава? — медленно спросил он.

По-видимому, напряжение и усталость, вызванные всем, что произошло за последние трое суток, сказались даже на этом прожженном пройдохе и лицемере. Японец сильно вздрогнул и с изумлением заморгал глазами.

— Вы... знаете? — пролепетал он.

— Понятно, — процедил Олешко, ловя его убегающий взгляд. — Вы?

Он был изумлен не меньше диверсанта, но сумел скрыть это. Недаром у него за плечами было участие в подготовке к Хабаровскому процессу, когда через его руки прошло несколько десятков подлых убийц, ученых бандитов из шайки генерала медицинской службы императорской армии Исии Сиро. Он хорошо знал своего противника, а тот, по-видимому, мог рассчитывать только на свое нахальство.

— Значит, — повторил Олешко, — вы — Сунагава?

Японец ожесточенно замотал головой и с трудом проглотил слюну.

— Нет, нет, — хрипло выкрикнул он. — Вы говорите ложно. Я не Сунагава. Но я его знаю. Он руководил нашей группой и погиб. Я все расскажу о нем, что мне о нем известно, если вам нужно...

— Сколько вас высадилось на остров?

— Дво... двое.

— Вместе с Сунагава? Врете.

— Я ошибся, нас было четверо. — Японец опустил голову.

— Где остальные?

— Погибли.

— Вы убили их?

— Их сожрал красный газ. Всех... троих. Они там, внизу, под водой.

Олешко с омерзением поглядел на диверсанта.

— Врете, господин Сунагава. Вы перестреляли их, чтобы избавиться от свидетелей. Но имейте в виду, одному удалось спастись. — Он помедлил немного и прибавил: — Свинцовая банка тоже в наших руках. Запираться бесполезно. Вас послали сюда за этим самым... за красным газом. Так?

— Я все расскажу... все расскажу, — торопливо забормотал японец. — Но почтительнейше умоляю вас, давайте уйдем отсюда. Сюда идет вода.

— Откуда вы знаете?

— Океан прорвал шлюзы, по моему ничтожному мнению. Так уже случилось в тоннелях на западной стороне острова... десяток лет назад, с вашего разрешения. Нужно уходить.

— Новиков, — сказал Олешко. — Загляни в шахту, по которой мы сюда поднимались.

Сержант отошел в сторону. Видно было, как он наклонился с фонарем в руке, потом лег на грудь. Сейчас же на сводах тоннеля заиграли причудливые световые блики.

— Вода, товарищ капитан, — тревожно проговорил он. — Уже до половины...

— Уходим, — коротко сказал Олешко. — Костенко, будь другом, помоги подняться. Нож забери, а галеты отдай японцу.

И они пошли. Впереди, сопровождаемый по пятам Новиковым, шел диверсант. За ним, опираясь на карабин, тащился Олешко. Шествие замыкал Костенко, готовый в любой момент подхватить шатавшегося от слабости капитана. Японцу было неловко идти со связанными руками, но шел он быстро, пугливо оглядываясь и прислушиваясь к чему-то. Во время короткой остановки, сделанной для отдыха, все отчетливо расслышали: издалека доносился грозный рев воды. Наступали последние часы существования подземной крепости.

Вскоре вновь пришлось прибегнуть к помощи веревочного кольца. На этот раз шахта оказалась очень глубокой, так что пограничники должны были связать две веревки вместе. Наверху с японцем произошла разительная перемена. Он принял гордый вид и грубо потребовал, чтобы ему освободили руки.

— Иначе дальше я не поведу, — нагло объявил он.

Олешко догадался, что опасность затонуть миновала. Эта галерея была, очевидно, уже выше уровня океана. Трясясь от ярости, он выхватил из рук Новикова карабин и щелкнул затвором. Диверсант отступил на шаг и принялся извиняться:

— Простите, пожалуйста, я не имел в виду ничего дурного. Я сам офицер, и ни за что на свете не пожелал бы навлечь на себя неудовольствие, — тут он приторно осклабился, — такого храброго офицера, как вы.

— Одаэва сиоко дзя най, кусо да, — прорычал Олешко. — Ведите дальше.

Но идти дальше Олешко не мог. Его лихорадило, горела рана, страшно ломило ушибленный затылок. Тогда Костенко, невзирая на его протесты, опять взвалил его на плечи. Свой карабин он повесил на шею японца, предварительно осмотрев узлы, спутывавшие руки диверсанта, и высыпав патроны. Идти с каждым часом становилось труднее. Измученный японец то и дело падал. Новиков в конце концов сжалился и забрал у него карабин. Олешко потерял сознание, метался, бредил. Но останавливаться больше было нельзя. Батарейки в фонарях были на исходе. Пограничники с тревогой следили за тем, как тускнеет и принимает красноватый оттенок световой круг. Новиков собрался уже достать свечу, когда японец вдруг встал, как вкопанный, огляделся и выдохнул: «Коко...»