Гоголь М. И., 30 октября 1831>*
120. М. И. ГОГОЛЬ. С.-Петербург, октября 30 <1831>
Письмо ваше, маминька, писанное вами от 9-го октября я получил. Рад, что понравилась вам книга. Смешно только мне, что вы бережете пряник. Воображаю, в каком искушении находятся мои сестрицы, когда вы отпираете комод. Сделайте милость, сделайте их соучастницами в наслаждении пряником не одними глазами. На память же этого, к стыду моему, редкого случая, вы можете держать заглавный листок, который вам так понравился.
Более всего я рад тому, что вы теперь несколько успокоились. Разве вы не видите теперь, что бог вас особенно любит за прекрасную вашу душу? Не всегда ли, когда вы уже думали, что находитесь в самом критическом положении, он неожиданно посылал вам помощь? Теперь он подвигнул Андрея Андреевича помочь вам. На следующий год, может быть, доставит мне это благополучие. Итак вы видите, что нам должно быть бодрыми, деятельными, вместе трудиться и веселиться.
Принесите Анне Матвеевне и от меня благодарность за ее прекрасный поступок с желанием прожить ей лет двадцать, и будьте сами здоровы.
Да что не пишут ко мне маленькие сестрицы? Неужели они до сих пор не умеют писать? Если же они будут писать ко мне, то сделайте милость, ни вы, ни сестра, не диктуйте им ничего. Пусть сами от себя пишут, что им вздумается. Чем больше будет у них вздору, тем это приятнее и любопытнее для меня. Нет ничего несноснее, когда дитя умничает или его заставляют умничать.
Ваш сын Гоголь.
Данилевскому А. С., 2 ноября 1831>*
121. А. С. ДАНИЛЕВСКОМУ. <1831> Ноября 2. СПб.
Вот оно как! Пятый месяц на Кавказе и может быть еще бы столько прошло до первой вести, если бы Купидо сердца не подогнало лозою>*. Впустили молодца на Кавказ. Ой лыхо закаблукам, достанетця й передам. Знаешь ли, сколько раз ты в письме своем просил меня не забыть прислать нот? Шесть раз: два раза сначала, два в середине, да два при конце. Ге, ге, ге! Дело далеко зашло. Я однако ж тот же час решился исполнить твою просьбу; для этого довольно бы тебе раз упомянуть. Я обращался к здешним артисткам указать мне лучшее>*; но Сильфида Урусова>* и Ласточка Розетти[217] требовали непременно, что<бы> я поименовал Великодушную Смертную>*, для которой так хлопочу. Как мне поименовать, когда я сам не знаю, кто она. Я сказал только, что средоточие любви моей согревает ледовитый Кавказ и бросает на меня лучи косвеннее северного солнца. Как бы то ни было, только забрал всё, что было лучшего в здешних магазинах. Французские кадрили в большой моде здесь Титова>*. Однако ж, я посылаю тебе и Россини, несколько французск<их> романсов, русских новых песен, всего на тридцать рублей. Да что за вздор такой ты мелешь, что пришлешь мне деньги после.[218] К чему это? Я тебе и без того должен 65 рублей. Я думал было и на остальные набрать тебе всякой всячины, конфект и прочего, да раздумал: может быть тебе что нужнее будет. Ты, пожалуста, без церемоний напиши, что прислать тебе на остальные 35 рублей, и я немедленно вышлю. В здешних магазинах получено из-за моря столько дамских вещей и прочего, и всё совершенное объедение.
Порося мое давно уже вышло в свет>*. Один экземпляр послал я к тебе в Сорочинцы. Теперь я думаю, Василий Иванович, совокупно с любезным зятем, Егором Львовичем>*, его почитывают. Однако ж, на всякой случай, посылаю тебе еще один. Оно успело уже заслужить славы дань, кривые толки, шум и брань>*. В Сорочинцы я тебе отправил и Ольдекопов словарь>*. Письмо твое я получил сегодня, то есть 2 ноября (писанное тобою 18 октября). Пишу ответ сегодня же, а отправляю завтра. Кажется исправно, зато день хлопот. Это я для того тебе упоминаю, чтобы ты умел быть благодарным и писал в следующем письме подробнее. Напиши также, в который день ты получишь письмо мое вместе с сею посылкою. Мне любопытно знать, сколько времени оно будет по почте итти к тебе.
Ну, известное лицо города Пятигорска! более сказать мне тебе нечего. Ведь ты же сам меня торопишь скорее отправлять письмо.
Всё лето я прожил в Павловске и Царском Селе. Стало быть, не был свидетелем времен терроризма, бывших в столице>*. Почти каждый вечер собирались мы: Жуковский, Пушкин и я>*. О, если бы ты знал, сколько прелестей вышло из-под пера сих мужей. У Пушкина повесть, октавами писанная: Кухарка>*, в которой вся Коломна и петербургская природа живая. — Кроме того, сказки русские народные — не то что Руслан и Людмила, но совершенно русские. Одна писана даже без размера, только с рифмами>* и прелесть невообразимая. — У Жуковского>*[219] тоже русские народные сказки, одне экзаметрами, другие просто четырехстопными стихами и, чудное дело! Жуковского узнать нельзя. Кажется появился новый обширный поэт и уже чисто русской. Ничего германского и прежнего. А какая бездна новых баллад! Они на днях выйдут.
Ты мне обещал описать прибытие свое домой, прием, встречи и про<чее>и про<чее>, да мне кажется, что у тебя, на квартире и пера чиненого нет, только один карандаш в часы досуга подмахивает злодейское деревцо.
Прощай, будь здоров и любим, да не забывай твоего неизменного
